предстоящее путешествие, но слишком огорчаться он тоже не собирался: ведь поход должен был возглавить именно Пустой, а не какой-нибудь Хантик или, трижды подпрыгнуть на одном месте, Сишек.
Так бы все и произошло, если бы не орда. Еще неделю назад Филя подумывал, что мастерскую бросать на произвол судьбы или на Сишека (что в представлении мальчишки равнялось одно другому) не следует, и может так случиться, что старшим в трехэтажной крепости останется именно он, но никаких планов на собственное, пусть и временное, возвышение не строил. Более того, Филя с интересом ждал заказанных Пустым лошадей, которых должны были пригнать купцы и для которых механик распорядился приготовить стойло на первом этаже мастерской. Однако судьба развернулась так, что вместо лошадей Филе пришлось заниматься вездеходом. Заниматься, покачивая головой и не сдерживая восхищенных возгласов. Когда Пустой намекнул Филе, что вездеход светлые оставили, скорее всего, не просто так и вовсе не для отправки на их базу своим ходом, мальчишка не поверил. Нет, светлые не могли оставить вездеход. Такими подарками не разбрасываются: ладно бы, если возле базы стоял десяток таких машинок, так ведь всего одна была, да и с той Вери-Ка пылинки сдувал. Однако в переделку вездеход Пустому светлые отдали. Неужели они не могли сами привести его в порядок? Ведь те же запчасти для замены электропривода на механику светлые делали по чертежам Пустого сами. Но если они сознательно отдали вездеход беспамятному селянину, каким бы отличным механиком он себя ни показал, то чего добивались? Посмотреть на то, как несколько лесовиков будут выпутываться из неприятностей? Ну так Пустой нашел и снял все, как он сказал, датчики и камеры. Или не все? А если не все — что светлые могут увидеть? Небритые и испуганные рожи чудом выживших селян? И как понять Пустого, который предположил, что светлые просто-напросто «изучают» Морось? Что такое «изучать»? Что ж тогда получается, что они и Пустого с компанией изучают? А может, и не отдавать им вовсе эту машинку? Хотя было бы еще что отдавать. Имелся же случай: пустил один бондарь в избу на постой трех лесовиков, проснулся утром, а избы нет — раскатали по бревнышкам и унесли. Шутки шутками, но за этими лесовиками…
Во внутреннем отсеке вездехода, не считая мест водителя, двух его напарников и места за спиной у водителя, имелась еще дюжина удобных сидений. Без учета Рука, которая (Коркин, кстати, упорно говорил о ящерке «он») явно становилась всеобщей любимицей, Филе предстояло разместить на этих сиденьях семерых, что они прекрасно проделали и без его участия. Мальчишке осталось только раздраженно приглядывать за порядком да прикидывать, какую из корзин достать на ужин и что измыслить на завтрак, потому как готовая еда уже стремительно заканчивалась. Впрочем, подопечных Пустого это нисколько не тревожило или тревожило в последнюю очередь, потому как взгляды всех и каждого то и дело обращались к колышущейся пелене ВТОРОЙ пленки. К тому же Файк своей ехидной усмешкой не Добавил спутникам бодрости, не только сказав, что вторая Пленка самая легкая, но и припомнив пару историй, как тот или иной бедолага где-нибудь в ее толще начинал биться от ужаса и запутывался насмерть. Сборщик, правда, тут же попытался успокоить спутников, объяснив, что наткнуться на кости несчастных невозможно, потому как ветросли тянутся к небу, и кости насмерть запутавшихся бедолаг теперь уже колышутся где-то на уровне облаков, но спокойствия не добился. Тут же Хантик и Сишек заспорили о том, что это за мерзость такая — ветросли, пока не пришли к выводу, что пакость эту вывела сама Морось, а получилась она оттого, что между первой и второй пленкой очень сухо, и эта самая летающая тина сама навострилась тянуться к облакам, вместо того чтобы годами ждать какого-нибудь жиденького дождя. Файк тут же вмешался, сказав, что если до второй пленки и сухо, то дальше так сыро, что сырее не бывает, а потом достал тесак и принялся показывать, как следует рубить ветросли. Вотек, который больше присматривался к лесовикам, чем говорил, пустив в седую бороду усмешку, вовсе призвал ничего попусту не рубить, не ломать и не курочить, а тихо и спокойно раздвигать стебли и протискиваться между ними. Тем более что все были свидетелями, а Коркин так еще и разглядел через бинокль в подробностях, как тот же Горник подошел к зеленой пленке, замотал глаза лошадям каким-то тряпьем, раздвинул стебли и потащил животных за собой в открывшийся в пленке прогал.
Пустой мрачно вышагивал вокруг стоянки, что-то вычисляя, Коркин томился на крыше вездехода, поглядывая на безучастную Ярку, а Филя, обуреваемый хлопотами, прикидывал, что ему делать, если вездеход вовсе откажется заводиться, и что из собранного в дорогу взять с собой, а что оставить в машине.
Наконец, когда солнце скрылось за стеной ветрослей, Пустой полез в кабину, что все сочли командой к отправлению. Коркин нырнул в люк, народ было полез в отсек толпой, но толстяк Рашпик грозно рявкнул, подхватил за талию сидевшую истуканом с куском лепешки Ярку и закинул ее в машину первой. Недотрога упала на сиденье позади тут же одеревеневшего Коркина и замерла.
— Файк, — спросил Пустой, — никогда не поверю, что ты этого не делал. Если ветросль отсечь от корня, что будет?
— Ничего, — задумался сборщик, — Они же все сплетенные друг с другом. Пусть и слоями, но сплетены. Разодрать можно, но вспотеешь. Это ж не шальная тина, которая бултыхается где-то в степи. Да и вся эта зеленка, что небо мутит, чаще всего вот из таких же, подрубленных.
— Файк, — покачал головой Пустой, — я слишком хорошо тебя знаю. Никогда не поверю, что ты не выпутывал с края второй пленки один или два стебля и не пытался на них подняться.
— Пытался, — признался Файк. — Только не вышло ничего. Не тянут два стебля веса человека.
— Я пытался, — закряхтел Хантик, — Лет так с пятнадцать назад. Мы с ткачом тогда ходили за вторую пленку. Грибы там уж больно хороши раньше были. А ветросль пореже росла. Ну и… забавлялись. Выпутывали стебли и пробовали подняться по ним. На восьмом стебле начинает вес человека держать. Я тогда целый пучок вытянул, думал, залезу на три-четыре локтя, а этот ткач, чтоб ему подпрыгнуть за пологом, рубанул по корням. Меня и потащило. Считай, с высоты твоей мастерской сверзился. Вот тогда колено и повредил. Меня потом этот шутник на себе до самой Гнилушки тащил.
— Значит, десять стеблей поднимают вес человека, — задумался Пустой. — Ширина пленки — пятьдесят шагов. Стебли растут плотно, на ладони — как раз десять стеблей будет. Ширина вездехода — больше семи локтей. Получается, на каждый шаг при этой ширине будем подминать под тысячу стеблей. Если так, то три шага — и вездеход потащит кверху.
— Вряд ли, — усомнился Хантик, — Если и поднимет на два-три роста, все одно соскользнем, свалимся.
— И ты думаешь, что нам это принесет пользу? — спросил Пустой. — Но вырубать просеку… Как быстро она затянется?
— Неделя пройдет, — прикинул Файк, — Все равно вырубать придется, по-другому никак. Боишься, что орда через Нашу просеку двинется?
— Боюсь, — кивнул Пустой.
— Рубить надо, — кивнул Хантик, — Но ветросли плохо рубятся, до темноты провозиться придется. Если, конечно, сразу сейчас не начнем, да по всей ширине, человек пять с рубилами…
— Это тебе не сено косить, — запыхтел Рашпик, — Хочешь, чтобы мы головы друг другу по отрубали? Рубить-то надо у корня, да над головой, отрубленное-то не улетает, сплетены они. Когда сборщик с узкой тележкой идет, которую между стеблями не протащить, и рубит от земли и в пояс, и то с утра начинает и к вечеру заканчивает. А ты сказал. Ночевать тут надо, а утром врубаться.
— А орда как раз теперь проходит первую пленку, — прищурился Пустой, — Ветросли ведь не горят?
— Нет, — мотнул головой Файк, — Давно бы тут все пожгли. Истлевают, правда, если жечь что- нибудь под ними, так тут и жечь нечего. Пробовали как-то масло лить и жечь, но иглы грунт рыхлят, все масло в почву уходит, не получится.
— Ладно, — кивнул Пустой и стронул вездеход с места. — Сейчас посмотрим, что можно придумать.
Он подогнал машину почти к самой стене. Филя затаив дыхание вглядывался в колышущуюся перед ним серо-зеленую массу, а Пустой выдернул из-за пояса дробовик и открыл дверь.
— Филя, за руль, двери закрыть. Рашпик, не своди глаз с заднего стекла. Я на разведку. Вернусь минут через пятнадцать. Ждать.
Спрыгнул на каменистый грунт, на котором даже колеса вездехода следа не оставляли, подошел к пленке, раздвинул крайние стебли и протиснулся между ними. Ну точно как Горник, разве только без лошадей пошел, да и то сказать — Горника весь поселок за старожила Мороси числил, а Пустой-то первый
