Хвоя, лежащая на земле, казалась черной. Вездеход полз почти беззвучно, разве только двигатель урчал, прикладывая немалое усилие к двум мостам из четырех. Филя корил себя, что не нашел получаса, чтобы бросить провода к фарам, но вскоре глаза привыкли и он стал различать не только те стволы и корневища, которые вездеход миновал, но и серое пространство впереди, справа, слева. Странное чувство появилось у мальчишки. Ему казалось, что не толстенные стволы деревьев тут и там опирались о землю, а каменные колонны, что поддерживали странное темно-зеленое, аж черное сучковатое небо, спустившееся почти до самой земли.
— Человек! — вдруг закричал Рашпик.
Филя повернул голову и в самом деле увидел человека. Худой голый мужчина стоял в просвете деревьев и, медленно поворачивая голову, провожал взглядом вездеход. До него было довольно далеко, но Филе показалось, что он различает холодный безжизненный взгляд. Вездеход удалялся, а человек продолжал поворачивать голову даже тогда, когда его лицо пошло через плечо за спину. Страх сжал сердце мальчишки холодными тисками.
— Бог единый и всепрощающий, избавь нас от ужаса и мучений, пошли легкую смерть, — зашептал побледневшими губами Хантик, прижимая к груди молельного истукана.
— Легкой смерти в конце длинной жизни, — неожиданно пробормотал почти трезвым голосом Сишек и с досадой потряс пустой флягой.
— А чего их бояться-то? — храбрясь, сдвинул цевье дробовика Рашпик, — Голый мужик в лесу. Что он может сделать-то? Ну ладно ночью, а днем-то, пусть и в сумраке? Башку снести — и гуляй себе.
— Храбрец, смотрю? — презрительно усмехнулся Вотек, — Но даже если меткий, успеешь перезарядить ружьишко? И ручки не задрожат?
— А чего им дрожать-то? — неуверенно протянул Рашпик.
— Главное — самому таким не стать, — медленно проговорил Кобба и нащупал под одеждой клинок.
Рук, сидевший на полу, прижал уши и зловеще зацокал.
— Вот они, — хрипло прошептал Коркин.
Филя судорожно облизал губы. Бледные тени десятками окружали каждое дерево, прижимались слизняками к коре, сидели в черной хвое, лежали, медленно разгребали землю, и все, как один, поворачивали головы за вездеходом почти до слышимого шейного хруста.
— Откуда же эта пакость? — прошептал Коркин. — Они что? Плодятся?
— Алее их знает, — пожал плечами Вотек. — Детенышей вроде никто не замечал, да и о новообращенных никто не слышал. Редкую добычу рвут на части — тут уж не до обращения. Хотя и меньше их не становится. Бриша считает, что тут где-то недалеко кладбище было и это Морось мертвецов из могил выгнала, так что-то я ни одежды на них не вижу, ни баб среди них не замечаю, ни стариков. Все на одно… лицо, или что там у них. Да и непохожи они на трупов. Но меньше их не становится, хотя многих уже подрубили.
— Есть, выходит, храбрецы? — закашлялся Хантик и смахнул со лба пот, — Вырубают жилье в стволах зимой — когда эти спят, что ли? А чего бы их зимой не порубить?
— Думаешь земельку между корнями подолбить? — усмехнулся Вотек. — Так они только того и ждут: зарываются локтя на три, на четыре — и ждут либо весны, либо вот такого умельца. Им-то что? Годами могут живой плоти ждать.
— Нет, — покачал головой Хантик, — Какой бы крепкой ни была дверь, но знать, что этакое будет в нее ночью скрестись… И нужник не потребуется. Где сидишь, там и нужник.
— Так я и говорю, — кивнул Вотек, — Мало тут жителей. А зверья так и вовсе нет. Если только птицы, но и их не слышно.
— Однако забралась Сухая Бриша, — покачал головой Пустой и вздрогнул: на лобовое стекло машины со стуком запрыгнул беляк.
Филя мгновенно покрылся потом, задрожал, но все-таки успел рассмотреть серые пятки, ноги, покрытые тетивой сухожилий, странно худые руки. Беляк изогнулся и приблизил лицо к стеклу — словно пытался рассмотреть, кто там прячется внутри диковинного механического устройства.
— По нужде бы отойти, — хрипло прошептал Рашпик.
Филя замер. У беляка не было волос, носа, губ, ушей. Линия рта рассекала щеки, как след от тесака. Голые веки сползали на серые глаза, на которых не было радужки, только белки и огромные зрачки, и беляк то и дело вздергивал их вверх. Из щели рта выползло острие языка и мазнуло по стеклу, обежало стальной переплет, вновь исчезло во рту. Беляк выпустил из тонких пальцев еще более тонкие когти и с противным звуком поскреб стекло.
— Нет, парень, — покачал головой Пустой, вытащил из-под сиденья фонарь и направил на ужасную рожу луч света.
— Нет! — закричал в тишине отсека Вотек, но было поздно. Раздался противный вой, беляк подскочил, оскалив на мгновение тонкие клыки, и рухнул под машину. Его кости захрустели, как пересушенный валежник, но уже в следующую секунду словно завыл весь лес, и бледные, ужасные тела посыпались на машину почти гроздьями. Заскрипели, заскрежетали клыки и когти по стеклу, по металлу. В сгустившейся тьме взвизгнула Ярка, а затем раздался спокойный голос Пустого:
— Еще шагов сто препятствий впереди нет, но рано или поздно врежемся. Опять посветить?
— Будь я помоложе да покрепче, я б сейчас тебе посветил, механик, — процедил сквозь зубы в темноте Вотек. — Они, конечно, дневного света боятся, но что лампа, что костер для них — как приманка для мошкары. Со всего леса сбегутся. Эх, ладно, недолго нам осталось до мелколесья, туда они только ночью забредают. Ну? Прибавишь ходу, если что разглядеть сможешь?
— Не сомневайся, — твердо сказал Пустой.
Филя услышал сквозь непрекращающийся вой и скрежет сопение старика, и вслед за этим снаружи машины раздался истошный визг и лобовые стекла на секунды очистились.
— Прибавь ходу, дорогой, — прошептал Вотек, готовя следующий, заряженный на пленке болью рожок, — А то у меня осталось только девять порций!
Заряды Вотеку пришлось израсходовать все, но после последнего беляки на машину уже не вернулись. Вокруг посветлело, пару раз даже мелькнули столбы солнечного света, машина подмяла стальной тушей низкий еловник, выскочила на колею, а через пару миль выбралась из леса в мелколесье. Впереди вздымались холмы, которые показались Филе едва ли не горами, а слева, в каких-то пяти милях, колыхалась мутной пеленой четвертая пленка.
— Там рожки будешь заряжать? — с облегчением выдохнул Пустой.
— Всегда там заряжал, — кивнул Вотек, возвращаясь на место. — Боль-то не на всякого действует.
— А что там будет? — спросил Рашпик. — Файк как-то все темнил, бубнил что-то про грыжу, про тяжесть.
— Тяжесть и есть, — кивнул старик. — Не всякая лошадь пройдет, про машину вашу не скажу вовсе. Я-то уж точно не пройду — годы не те. Да и Сишек с Хантиком могут навернуться, Ярка опять же, Филя… Да что вам эта пленка? Сразу, что ль, полезете? Или после беляков штаны уже просохли?
— Просушим, — пробурчал Рашпик, — Однако орды теперь можно не бояться.
— Если она еще пойдет за нами здесь, — ответил Пустой, — Как дальше двигать, ведун?
— А так по колее и иди. Через пару миль деревенька будет, за ней — другая. Только не пугайся: тут деревеньки словно крепости — стены с шипами да рвы, иначе не выжить. Потом будет ущелье меж двух холмов — там надо бы поаккуратнее: в прошлые годы баловали там ватажники разные, — а потом уж дорога, мост и Ведьмина гора.
Глава 21
Ведьмина гора оказалась крутым известковым холмом. Коркин, который большую часть жизни прожил в степи, за гору ее и счел, но Вотек, хитро прищурившись, пообещал скорняку, что, если тот доберется с
