беспомощных тварей. Сравнение понравилось, вот только шутить охотников было немного. Стены древнего города не могли соперничать ни высотой, ни мощью со стенами Борки, но их величие поневоле вызывало уважение. Двадцать башен поддерживали крепкую стену, которая отсекала город от остального полуострова. Двадцать тупоголовых приземистых башен, ощетинившихся баллистами и катапультами, замерли в ожидании, и стена между ними, протянувшаяся от уходящего в глубину зеленого утеса на западе до заостренных скал на востоке, казалась напряженной, как перетянутая струна. Но за ней высились каменными веретенами многочисленные башни замков двенадцати скирских домов, каждый из которых мог при необходимости превратиться в крепость. Правда, воинов в этих крепостях не осталось: почти все стояли на городской стене, однако кто мог счесть защитников Скира? Разве только лазутчики, но чистое, выкошенное и присыпанное снегом поле не давало им никакой надежды пробежать в ту или иную сторону.
Наконец костры прогорели, войска выровняли строй. В отдалении засверкали шлемы риссов, готовых поучаствовать в уничтожении бывших мореходов. Прикрываясь вязанками сырого хвороста, выползли вперед катапульты и баллисты. Раскорячились над белым полем пороки. Где-то в глубине строя стучали топоры и сколачивались осадные лестницы, которые именно в Скире вполне доставали до нижних ярусов стен. Скрипели от тяжести каменных глыб для пороков тележные оси. Занимали отведенные места тысячи. Расчерчивались на огороженных кольями кругах линии рисского колдовства. Медленно выползал на край снежного поля таранный сарай. На выстроенный в центре хеннского войска помост поднялся Лек и, стиснув кулаки, принялся рассматривать почти уже побежденного врага. Только правитель Зах остался в шатре. Ему не требовалось взгляда, чтобы видеть, он чувствовал: кинжал Сурры рядом. И вор, укравший осколок зеркала и отнявший долгое дыхание Сурры у почти поверженного Ярига, тоже рядом, хотя и стирает свой след до состояния легкой, едва уловимой дымки. И сын Заха, которого правитель ни разу не видел лицом к лицу, тоже с той стороны стены верно исполняет то, что ему было наказано через верных людей. И еще кто-то неизвестный тоже там, с той стороны стены. Нет, не девчонка, которая уничтожила, вскрыла пелену Сето – ее след тоже чудился старому магу, но он был размазан и вытоптан, словно обладатель его находился при смерти или был спутан такими путами, что ни преодолеть, ни разорвать нельзя, – а кто-то иной. Тихий и молчаливый, но огромный, как один из Молочных пиков, укутавшихся в снег и лед.
Зах поежился, потянул на плечи теплый тулуп и вспомнил Суйку, в которой ему так и не удалось ничего достичь, за исключением странного ощущения, что кто-то потешается над ним. Каждое мгновение нахождения в городе умерших Заху казалось, что кто-то веселый и ужасный крадется за ним и постоянно тянет невидимую руку, чтобы дернуть его за балахон. Сколько тысяч лет никто уже не позволял себе подобных шуток? Да, там, в мутных глубинах Проклятой пади, в самом деле скрывается что-то ужасное, но пока что оно всего лишь подобно языку пламени, затрепетавшему от дуновения. Потом надо разбираться с Суйкой, потом, прошептал сам себе Зах и вдруг вздрогнул. На мгновение ему показалось, что в темноте появился яркий огонек и начал отползать, уходить куда-то в сторону, на север, уходить и исчезать, пока внезапно не исчез вовсе. Зах нахмурился, но кинжал Сурры находился на прежнем месте, над главной башней Скира. Что же тогда ушло по морю из осажденного города? – задумался маг и не нашел ответа.
Зимнее море вздымало серые валы, но качка была терпимой – лучшая галера дома Рейду шла точно поперек волн, и только холодные брызги обдавали плечи крепких проверенных гребцов. Правда, почти все, кроме немногих воинов и седых ветеранов на веслах, мучились морской болезнью. Почти все, кроме одной кормилицы, которая с детства ходила с отцом в море и была привычна к беспрерывным полетам вверх и вниз. Именно она и протирала розовое тельце розовощекого младенца цветочным маслом. Освещенная колеблющимися огнями ламп каюта кренилась, взлетала и падала вместе с судном, кормилица то и дело хваталась за перила, укрепленные вдоль стен, но малютка словно не замечала качки – наоборот, перекатываясь с боку на бок между мягких подушек, она весело верещала. Дверь заскрипела, и в каюту вошла Ворла. Она была чуть более бледна, чем обычно, но на ногах стояла твердо, держась за дверной косяк одной рукой.
– Как Рич? – спросила она кормилицу.
Та попыталась одновременно поклониться и не упасть, но, поняв невозможность выбрать одно из двух, судорожно кивнула и еще крепче вцепилась в край стола.
– Все хорошо. Девочка поела и теперь веселится. Качка ей нипочем!
– А ожерелье? Где ожерелье? – вдруг еще сильнее побледнела Ворла. – У нее было ожерелье из обычных камней на шее!
– Здесь оно! – всплеснула руками кормилица. – Сняла вот только, чтобы маслом ее цветочным обтереть. И то, госпожа, какое это ожерелье – обычные камни на обычном шнурке. Цена ему грош…
– Замолчи! – оборвала кормилицу Ворла. – Немедленно верни ожерелье на шею ребенка и никогда ни на мгновение больше не снимай. А если снимешь, я сниму тебе голову. Понятно?
Кормилица судорожно закивала, а Ворла скрипнула зубами и вышла из каюты. Мгновение женщина с досадой рассматривала простенькое, из двадцати неровных зеленоватых камешков, каждый с ноготь мизинца, ожерелье, потом осторожно надела его на малютку. Девочка тут же уцепилась за камни ручками и потянула один из них в рот.
«Это что же за подарок такой от матери ребенка, если девочка эта, как велено всем говорить, от наложницы? – задумалась кормилица. – Хотя, с другой стороны, только наложница и могла подарить собственному отпрыску обычные камни, которых под ногами не счесть. Впрочем, мне-то какое до всего этого дело? Девочка здорова, попусту не плачет, ест хорошо и смотрит так, словно каждое слово понимает. Только и устроила скандал, когда я ожерелье с нее снимала. Может быть, и в самом деле не стоит его трогать?»
Кормилица вспомнила ужас, который охватывал ее в осажденном Скире, и погладила животик девочки. Если кого и нужно благодарить, что смерть или бесчестие обошли ее, дочь простого рыбака, стороной, то никак не танку, а вот эту малютку. Кроха отпустила ожерелье и ухватилась за палец кормилицы, и молодая женщина неожиданно почувствовала нежность к чужому ребенку, как будто он был ее собственный.
Марик и Насьта попали в Скир за неделю до того, как войско хеннов окружило город. Месяц они сражались в окрестностях Скомы, пока степняки не разбили ворота охотничьего замка, установив напротив них один из пороков, и не приставили одновременно к крепостным стенам десяток лестниц. Пять сотен защитников Скомы в течение одного дня превратились в полторы сотни, засыпав двор крепости трупами хеннов, после чего тан дома Олли приказал оставить укрепление. Сайды подожгли хозяйственные постройки и в суматохе ушли из замка через вторые ворота в топь. Узкая тропа выводила к горным долинам, но Марик с поклоном заявил тану, что должен предстать перед конгом, направившим их в Скому, и тан Олли только махнул рукой. Не хотелось ему расставаться с воинами, каждый из которых стоил десятка обычных мечников или лучников, но тан уже успел привыкнуть к упрямству юного баль, тем более что тот действительно был приставлен к его отряду самим конгом. Марик и Насьта поклонились командиру, который не прятался за их спинами в бою, и пошли к северу через топь. Сайды только головами покачали, когда две странные фигуры, поначалу своей непохожестью вызывавшие смех, исчезли среди непроходимой трясины, а Марик всего лишь послушно шел за ремини, который по виду болотной травы определял, куда стоит наступать, а куда ни в коем случае, и думал о светловолосом сотнике Леббе Рейду. Молодой тан, судя по всему, и был мужем Кессаа. Сайд сражался храбро, не отступал перед врагом, но уж больно жестоким оказался. Даже добивая раненого врага, он старался не прикончить его одним ударом, а доставить больше мучений – отрубить руку или ногу. Не понравился Марику Лебб Рейду, оттого и былая досада на самого себя ожила и начала стучать в груди с новой силой. От окраины топи до приготовившегося к осаде Скира путь был недолгим. Стража у ворот города едва не приняла друзей за бродяг, но, на их счастье, бастионом командовал Снат Геба, который не только приказал пропустить воинов, но и вручил им ярлыки стражников и отсыпал каждому изрядное количество серебра.
В другое время Марик ходил бы по городу с задранной головой, но теперь все его мысли были о дочери конга. Тревога не оставляла баль, и пустынные улицы города, покинутого жителями, только усиливали ее. Редкие прохожие стремились укрыться в узких переулках, принимая друзей за воров или уличных мародеров, а дозоры стражников проверяли ярлыки только что не на прикус. По совету Геба друзья отправились в порт, где разыскали трактир, в котором появление двух оборванных чужеземцев с серебряными монетами никого не удивило, хотя посетителей в заведении почти не было, да и молодой испуганный хозяин его явно упаковывал пожитки. За небольшую плату друзья получили комнату и даже несколько ведер теплой воды,
