хотелось, чтобы захлебнулись кровью степняки и сайды, и я в шаге от исполнения этого желания! Хенны уже на улицах города – скоро они перебьют всех защитников Скира, а потом придет и их смерть, и она будет страшна. Она уже рычит, пускает слюну в предвкушении обильной жатвы. И останутся только риссы. И воцарится над Оветтой белый цвет как знак чистоты и порядка. Что? Что ты смеешься? Или смертные судороги охватывают тебя?
Седд и в самом деле умирал. Он уже не чувствовал ног и живота, дыхание вырывалось изо рта с хрипом, но глаза еще видели, как Арух, много лет скрывавший свое истинное лицо, взламывает костяное копье Сади, чтобы извлечь из него кинжал Сурры. Наконец послу Суррары это удалось, он выхватил короткий клинок, и тут Седд прохрипел последние слова:
– Умник Арух, все-таки ты умрешь раньше меня, и умрешь обманутым и уязвленным. Молодец, Ирунг. Я преклоняюсь перед ним даже перед смертью. Сколько амулетов он стер в порошок ради своего лучшего представления!
Мнимый кинжал Сурры рассыпался в прах, и каждая крупица его вспыхнула нестерпимым пламенем, потому что смесь, из которой было слеплено Ирунгом подобие кинжала, не выносила ветра. Она горела на ветру таким пламенем, что прожигала насквозь чугунный котел, и маг лепил кинжал над пылающим очагом и заливал его смесью воска и мела, который был похож на кость. И Арух, сын Заха, приходящийся по крови братом Айры, полетел горящим факелом вниз с башни без единого звука, потому что глотка и грудь его были выжжены в первую очередь. Как же он хотел сказать перед смертью, что дочь Седда Креча в его руках и умрет лишь немногим позже своего отца!
Эпилог
Днем, когда последние удары валунов, которые усердно бросали в сторону Скира пороки, еще только дробили его стены, Кессаа пришла в себя от прикосновения. Еще не открыв глаза, она вспомнила и последний приход Ирунга, и сказанные им слова, и ее разговоры с еще не рожденным ребенком, и неожиданно легкие роды, и мучительную боль, которую ей пришлось вынести, пока она выдирала из тела вросшие в плоть камни. Она больше так и не увидела ребенка. Ворла подняла девочку над ее животом, с кивком сказала только одно слово: «Рич» – и унесла. И еще раз пришла в комнату к Кессаа через неделю, чтобы сказать ей, что оставляет ее в Скире, что ребенка она не увидит больше никогда, но о судьбе его может не беспокоиться.
Кессаа едва могла говорить. Ее сил хватило лишь на то, чтобы смыть с тела кровь, замотать раны тряпками и нанизать вытащенные из тела камни на шнур от платья. Это ожерелье она и протянула матери Лебба Рейду, прошептав:
– Возьми для Рич. Это спасет ее и скроет от тех, кто хотел бы ее смерти.
Ворла кивнула, взяла ожерелье и вышла. Ее слуги омыли Кессаа, смазали раны снадобьем, в котором дочь конга почувствовала запах муравьиного меда, одели ее, положили в паланкин и понесли в один из тайных домов рода Рейду в восточной части города, но до цели не дошли: прячущие лица стражники перебили слуг и захватили Кессаа. Когда она пришла в себя в первый раз, то увидела самодовольного Аруха.
– Хоть рассмотрю тебя, дочь конга, – ухмыльнулся он ей в лицо. – И тебя считали первой красавицей Скира? Не много же осталось от твоей красоты. В одном я согласен с выжившим из ума Ирунгом: ты могла бы превзойти собственную мать. По крайней мере, я не знаю никого, кто бы мог вырвать из тела всасывающие камни – и остаться живым. Но теперь и без камней ты неспособна колдовать, жизнь твоя подобна гаснущей лампе: достаточно сквозняка, и…
Колдун протянул руку, сжал пальцами горло Кессаа, и она забилась, задыхаясь, потому что руки и ноги ее оказались прикованы к стене.
– Вот. – Он брезгливо вытер пальцы об ее платье. – Запомни, всегда побеждает самый сильный, самый мудрый и самый хитрый. Но не потому, что нет никого сильнее, хитрее или мудрее, а потому, что оценивают победу выжившие. Подумай над этим и запомни, что теперь, когда Суррара свободна, когда она почти уже готова к власти над всей Оветтой, в ней не будет места ни одному магу, кто не готов принять власти и покровительства Риссуса! И твоего отпрыска, которого твоя свекровь потащила навстречу льдам Гобенгена, это тоже рано или поздно коснется!
– Зачем я тебе? – прошептала Кессаа, прежде чем снова потерять сознание.
– Пока не знаю, – признался Арух. – Но ты – как золотой в кошельке, который никогда не будет лишним.
Несколько дней она провела между сном и явью. Какие-то воины ходили за ней, она не думала о том, что с ней происходит, лишь снова и снова погружалась в сон, и во сне ей чудился голос Зиди и твердый взгляд Эмучи, пока однажды она не почувствовала прикосновения.
Кессаа открыла глаза и увидела Мэйлу.
– Вот я и нашла тебя, – безучастно произнесла воительница и добавила, прежде чем отомкнуть цепи на ее руках и ногах: – Не делай глупостей. Моя ненависть осталась в храме Сето, из которого меня выгнала твоя мать. После этого я всегда выполняла только работу. Сначала служила твоему отцу, потом Ирунгу. Это он послал меня. Он ждет тебя в храме Сади – я должна отнести тебя туда.
У Кессаа не было сил не только на то, чтобы что-то ответить бывшей наставнице. У нее не осталось сил даже на ненависть. Она закрыла глаза и только по прикосновениям угадывала, что Мэйла одевает ее в теплое, по запаху крови убитых стражников – что Мэйла несет ее вниз по лестнице, по лошадиному храпу – что Мэйла сажает ее на спину лошади.
– Вот уж не думала, что найду тебя в доме Ойду, в башне Аруха, – сказала Мэйла, когда лошадь зацокала копытами по мостовой. – О многом бы хотелось спросить остроносого, но он, наверное, забился в самую глубокую щель и ждет, чем все закончится. А закончится скоро: одна из стен Скира едва держится. Все воины, кроме копейщиков конга, занимают замки. Скир так легко не сдастся. Так что не торопись мне мстить, девка, твоя злость тебе еще пригодится.
В храме ее ждал Ирунг. Рослые воины подхватили Кессаа на руки и внесли в тот самый зал, в котором она училась танцевать. Ирунг сидел на скамье и показался Кессаа глубоким стариком. Он кивнул Мэйле, махнул ей рукой, приказывая удалиться, и вгляделся в изможденное лицо Кессаа. Внезапно продолжающийся за стенами храма грохот затих.
– Конец близок, – прошептал старик и поднял руку. – Половина лиги от хеннских порядков до стены. В полном вооружении пешие хенны будут у нее через три сотни ударов сердца. Их почти шестьдесят тысяч с той стороны, девчонка, почти шестьдесят тысяч!
– К чему все, если конец близок? – прошептала Кессаа, с трудом садясь на покрытую медвежьей шкурой скамью.
– Конец Скира – еще не конец сайдов, – пожал плечами Ирунг. – А вот если Суйка не закончится, тогда и вся Оветта однажды к краю подойдет.
– «Если хочешь победить Зверя, яви его», – прошептала Кессаа. – А ты не думал, маг, что Зверь на самом деле не в Суйке, а в твоем храме?
– Здесь? – Маг обернулся, и Кессаа только теперь заметила, что каменная плита, на которой лежало изваяние Сади или он сам, обратившийся в камень, пуста.
– Где он? – едва вымолвила побледневшими губами Кессаа, и в это мгновение уже знакомый ей истошный вопль проник сквозь стены храма и заставил ее в ужасе зажать уши.
– Он все еще здесь, – прошептал Ирунг и нервно передернул плечами. – Только отдаляется от Оветты. Он тает, как кусок сушеного меда в теплой воде. Но при свете Аилле его контуры еще видны. А я хочу его пробудить, Зверь он или не Зверь. Чтобы убить его самого или попросить о помощи в убийстве Зверя. Ты слышала? Хенны добрались до стены и до собственной гибели. Твой отец сделал то, что требовалось. Только что количество хеннов изрядно убавилось, но их все еще слишком много, поэтому нам следует поторопиться.
– Точно так, как у храма Сето, – прошептала Кессаа.
– Да, – кивнул маг. – Кое-что осталось от твоей мамочки, и нам удалось это использовать. Она была очень сильна. Порой мне кажется, что она была сильнее меня, но вот мудрее ли?
– Иногда мудрость может оказаться помехой, – прошептала Кессаа.
– Мудрость всегда помеха, – согласился маг. – Весь вопрос в том, кому она мешает – дураку или умному.
