— О Боже! — Он хмурит лоб. — Чем я могу тебе помочь, Ник? Кто она? Она здесь?
Рассказываю ему все. Он долго молчит.
— Ты давно вернулся в Англию?
— Три недели назад.
— Значит, тебе неизвестно то, что известно всем. Кэролайн Элмхерст скрывается от кредиторов. У нее ни гроша за душой. Говорят, что она ищет богатого покровителя. Последний любовник, офицер, оставил ее на мели. Всем известно, что она… — мой брат явно пытается выразиться как-то помягче, — весьма несдержанная особа.
Я обескуражен.
— Ее служанка рассказывала моему слуге, что…
— Наверное, она хотела скрыть от тебя эти обстоятельства. Очевидно, она охотится за твоими деньгами.
Такого я себе представить не мог.
— Ты легко отделался, Ник.
— Напротив, это она легко отделалась.
— Ты хочешь сказать, что…
Мой брат сосредоточенно думает. Его всегда было легко обыгрывать в карты. У него всегда была очень выразительная мимика.
— Я был уверен, что она богата. Признаюсь, сначала я думал приударить за ней из-за денег. А потом по-настоящему влюбился. Она считает, что я богат. Но это не так. И вот теперь я разбил ей сердце, оскорбил ее. Не знаю, что делать.
— Какой же ты дурак! — произносит мой брат. — Кто знает о ваших отношениях?
— Мистер и миссис Линсли, миссис Гиббоне и мистер Дарроуби. Быть может, Оттеруэл, но на это мне наплевать…
Мой брат встает, направляется к двери и велит позвать своего слугу. Герцог Тируэлл решил проявить заботу обо мне. Не буду возражать.
Леди Кэролайн Элмхерст
Теперь мне все понятно. Он действовал по заранее продуманному плану и все рассчитал. Я как последняя дура поверила ему! Слава Богу, мы больше не увидимся!
Я больше никогда не увижу его. Кажется, я сейчас умру от горя.
Силы оставили меня. Я медленно иду по тропинке к дому. Мокрое платье прилипло к телу. К счастью, в доме я никого не встретила. Мэри, свернувшись в кресле калачиком, горько плачет.
Меня бьет озноб, я промокла до нитки. Подхожу и трогаю ее за плечо:
— Мэри, что случилось?
Она вздрагивает и вскакивает с кресла. Ее лицо опухло от слез.
— Он уехал, миледи. Бартон. Он сказал… что больше не служит у мистера Конгриванса и не может взять меня с собой. Я так хотела уехать с ним, но он сказал, что все кончено и… Миледи, я так люблю его!
Ее тело сотрясается от рыданий.
В другой раз я выдала бы какую-нибудь язвительную колкость, это очень тонизирует. Но сейчас у меня не хватает духу на это. Я обнимаю ее и позволяю пореветь у себя на плече. Моему платью уже ничего не страшно.
Она поднимает голову и вытирает рукавом нос.
— Теперь обещайте, что не будете плакать, миледи.
— Не буду. Я никогда не плачу.
Она раскрывает ладонь и показывает то, что все это время держала в сжатом кулаке. Это не цветок и не безделушка от Бартона. Это крошечный сверток.
— Он велел отдать это вам, миледи, передать, что его хозяин — плохой человек и что ему нельзя доверять.
Разворачиваю сверток и вижу серьги, проигранные в карты. Я совсем не скрываю своих чувств, и мы обе начинаем реветь. Сейчас мы с ней равны, и уже не так важно, кто из нас служанка, а кто — госпожа. Мы — две глупые доверчивые женщины, рыдающие о своей утраченной любви.
Мистер Николас Конгриванс
Хорошо быть герцогом. Можно чувствовать себя в гостях как дома. Не прошло и получаса, как Саймону удалось собрать всех моих коллег-актеров в библиотеке Оттеруэла и реквизировать огромное количество еды и напитков, приготовленных для ужина. Ему бы жить в Средние века, в один миг собрал бы армию. Собственно говоря, именно этим он и занят сейчас. Подозреваю, что мой брат питает слабость к драматургии.
Отпустив слуг, он рассаживает всех присутствующих и открывает собрание. Я продолжаю стоять, чувствуя себя подследственным во время судебного разбирательства. Я до сих пор не знаю, что он задумал. С волнением и радостью в голосе он представляет меня как своего пропавшего сводного брата. Я удивлен и тронут его искренностью. Не могу сказать, что я в той же степени рад нашей встрече. Сухая одежда и бренди из запасов Оттеруэла приподняли мое настроение, однако дурное предчувствие не оставляет меня.
— Так это правда, что в Европе вы занимались шпионажем? — спрашивает меня Дарроуби.
— Это было довольно скучным, но не единственным моим занятием.
— А чем же еще вы занимались?
Саймон поднимает руку и готов загибать пальцы. Делаю глубокий вдох.
— Я был учителем танцев, учителем музыки, дворецким, гувернером, учителем фехтования, камердинером, краснодеревщиком, врачом, священником…
— Ты стал католиком?
Пораженный, Саймон вскакивает со стула.
— Да нет, не совсем. Просто однажды я крестил ребенка, потому что не мог отказать хорошим людям. — Я продолжаю свой список: — Прорицателем, правда, не очень хорошим; крысоловом…
— Героем-любовником.
Все поворачивают головы туда, где сидит миссис Райли. Она все-таки решила остаться, как ни пытался Саймон отговорить ее. Она фыркает:
— Будь я богата и свободна, рассмотрела бы вашу кандидатуру. Бьюсь об заклад, деньги не были бы потрачены зря. Как только я увидела вас, мне все стало ясно.
Я растерянно молчу, а комната взрывается безумным количеством предположений, догадок и оговоров. Мой брат наклоняется и спрашивает шепотом:
— Ник, так, значит, женщины платили тебе, чтобы ты…
— Да как тебе сказать, — шепчу я в ответ. — Обычно я принимал подарки. Было невежливо отказываться, мне не хотелось обижать…
— Ты был альфонсом?
Я испытываю некоторую неловкость. Однако этот эпизод из моего прошлого не слишком сильно расстроил его. Приличие соблюдено, я не стал католиком.
— Я никогда не считал себя альфонсом. Да, я спал с женщинами, но, что гораздо важнее, много разговаривал с ними. Обычно мужья забывают делать это. И потом, все эти женщины, за редким исключением, действительно очень нравились мне.
— Сколько они платили вам?
Слава Богу, я избавлен от необходимости раскрывать тариф на свои услуги, так как в этот миг в полной тишине добродетельная миссис Линсли поворачивается к миссис Гиббоне и тихо, но вполне отчетливо произносит:
— Черт возьми, должно быть, он и в самом деле очень хорош в постели!
