Колька храбро и весело улыбнулся. Мне стало не по себе от этой улыбки — так трудно она далась Кольке.
Венка отодвинул пустую миску и, еще прожевывая, пробормотал:
— Шпасибо. Наелся.
— Может, добавить? — спросила женщина — Не стесняйся.
— Нет, я сыт. И пора мне уже, Мамка ругаться будет.
— Ты навещай нашего Колю.
— Ладно. Пока, Колька. Поправляйся.
Венка, насупясь, по-мужицки наклонив круглую голову, прошел мимо так, словно бы меня и нет совсем. Я повернулся к Кольке.
— Чего это он?
— А…
— Не здоровается, говорю.
— Стесняется.
— Мне бы так стесняться…
И снова обмелел разговор. Женщина вздохнула, поднялась из-за стола и унесла миску, из которой ел Венка.
Колька пошевелился на постели, подтянул ноги к животу, выставив углами колени.
— Мамалыги хочешь? — Я мотнул головой. — Лежать надоело. На улице, чай, тепло?
Я не успел ответить — думал, стоит ли отвечать на это, если мы с Долькой пришли в рубашках и брюках. Тут за окном раздался громкий мужской голос, стукнула, захлопываясь, калитка, и коридор заскрипел от крепких шагов. Вошел, пригнувшись в проеме двери, рослый черный человек с разбухшей хозяйственной сумкой и с порога спросил:
— Колька, это не твои там приятели сцепились? Еле разогнал…
Мы с Колькой встревоженно переглянулись. Я привычно сжал его правую руку, ощутил шершавость бинта, охватывающего что-то куцее и плоское. Гримаска боли покривила Колькины губы, из кухни раздался голос женщины, злой и плачущий:
— Вот кому бы пальцы поотрывать, а тут — Кольке нашему… Он в жизни никого не тронул…
Женщина стояла в маленькой кухне лицом к печке. Руки ее, как бы отдельно от всего тела, ожесточенно вертели в чугуне с водой звенящую миску, а сама она плакала, и от этих скрытых ее слез мне стало нечем дышать.
— Я побежал, Колька.
— Ага, беги, — покорно согласился он.
Я выскочил в коридорчик, из него — во двор, весь зеленый от молодой травы, и за калитку. Венки не было, а мой друг уходил по проулку вдоль редкого забора, и тени полосатили его спину.
— Долька! — крикнул я и припустился за ним. — Чего же ты?
— Чего, чего… — Он зло сплюнул под ноги. — Сам не знаю, чего. Пакостно мне, вот и все. А должно быть ему пакостно, ведь так? Он во всем виноват, правда? Ведь если бы не он…
— Ты с ним дрался?
— Не. Дал по носу, чтобы знал. Мужик нас какой-то разнял.
— Это Колькин папа… Знаешь, Долька, нам надо с Венкой подружиться….
— Чего? — Он остановился, уставился на меня расширенными глазами.
— Надо, Долька. Он же совсем один, я это чувствую. Дышло от него отказался, да и чему его Дышло научит? Ничему. И, знаешь, Венке тоже стыдно.
— Как бы не так, — возразил Долька, но уже спокойно.
— Честное слово — стыдно. Только он отчаянный, и мне это нравится.
— И мне, — нехотя признался Долька. — Я стою, жду тебя, а тут он выходит. Знаешь, как зло на себя стало? Я не мог, а он смог. Ну, я и дал с досады. Себе-то я не могу дать!
— Догоним, а?
— Не, теперь не выйдет. Он же обиделся.
— А все-таки…
Долька задумался.
— Он побежал туда, к парку. Пошли…
Ворота парка были открыты, но праздничная толпа сюда еще не дошла. В березах покаркивали грачи. На дорожках, на пятачке танцевалки гусеницами грелись осыпавшиеся сережки. Венку мы нашли у фонтана с бронзовой девушкой. Он всхлипывал, подставлял ладонь под струю, сложив ее ковшиком, и прикладывал к носу. Он так был занят, что не услышал, как мы подошли. Долька тронул его за плечо. Венка обернулся, в глазах его тенью пробежал испуг.
— Давай дружить, — сказал Долька.
Глаза у Венки посветлели.
— Давай, — обиженно согласился он.
Мы вышли из парка. Долька покосился на меня и вдруг спросил:
— Чего ты книжку не отдал?
Тут только я заметил, что в спешке унес сказки Андерсена. Я беспомощно повертел книгу в руке, посмотрел зачем-то на обложку, там был нарисован средневековый городок и летящие над острыми шпилями замка дикие лебеди.
— Так вышло, Долька. Колькин отец сказал, что тут двое сцепились. Я сразу подумал на тебя и на Венку, выскочил… Ты сам отдашь. Ты сам пойдешь и отдашь. Теперь ты должен пойти к Кольке, иначе получится, что это ты виноват во всем, потому и не показываешься. Верно я говорю, Венка?
— Верно, — подтвердил тот, шмыгнув распухшим носом. — Мы все вместе пойдем, ладно?
Долька наморщил лоб, ему неприятен был этот разговор.
— Ладно, там увидим…
Фонарик оттягивал мне карман брюк и при каждом шаге стукал по ноге. Я не рискнул подарить его Кольке, когда узнал, что на правой руке у него только большой палец.
Створки окна были открыты в ночь, и в одной из них подрагивала большая светлая луна. Старый тополь у дороги за несколько дней после первой грозы стал темным, высоким, густым, от него тянуло щекочущим запахом свежей листвы. Она клейко отсвечивала по краям ветвей, и видно было, как ныряют в нее и снова взлетают сытые майские жуки. Один из них — с когтистыми лапками и глянцевым тугим брюшком — вяло скребся в спичечном коробке на обмякших и липких листьях.
Моя мама снова работала в ночь, и мы — Долька, Венка и я — читали сказки Андерсена. Мы прочитали уже про стойкого оловянного солдатика, про Дюймовочку, бежавшую от старого крота, и про девушку, братья которой были злой колдуньей обращены в лебедей. Вместе с маленькой и отважной Гердой мы проделали путь в страну Снежной королевы и спасли Кая. А теперь мы были там, где император и все остальные жители-китайцы, где услаждала слух старого властелина механическая заморская птичка, а живой соловей был изгнан из дворцовых садов.
— Вот дураки, — возмутился Венка и посмотрел в окно. Там, по крышам сараев и особнячков, на кусты сирени, на молодую траву, беззвучно рассыпаясь прохладными бликами, стекал лунный свет. Играли огни в частых переплетах фабричных окон, их сотрясал гул станков и машин, а вокруг, собираясь мягкими волнами, над безлюдными дворами и улочками густела волшебная тишина.
Я знал эту сказку еще с тех времен, когда мама, посадив меня на колени и покачивая, читала мне большие книжки с красивыми картинками, и теплому ее голосу, как сверчок, вторил легким поскрипываньем старый, расшатанный венский стул. И все равно хорошо было слушать давно знакомую сказку и думать о своем. Например, о том, как мы утром бегали за город слушать жаворонков.
Самое удивительное, что предложил это Венка! Венка и жаворонки! Я никогда бы не поверил. А все объяснялось очень просто. До войны Венка жил в деревне, где жаворонки, звенели прямо над крышами изб.
Венка вытащил нас за город. Я сразу принял его сторону, но промолчал. Долька снисходительно хмыкнул:
