дрожащих коленей, мешков под глазами, отсутствующих зубов. Тем не менее, когда видишь рядом двух людей с одинаково гладкой кожей лица, сразу определяешь, что один – юноша, а другой – старик. У стариков почти нет мимики. Это притом что марсиане крайне редко к ней прибегают в любом возрасте. Они старятся красиво, но выглядят немного пугающе. У всех стариков на Марсе очень надменный вид. Впрочем, надменность – отличительное качество этой расы. Они этого и не скрывают.
У моего хозяина было застывшее, будто замороженное лицо. Довольно красивое, если можно считать красивым лицо покойника, который уже лежит в гробу. Подтянутое, изящное и совершенно безжизненное. Высокий лоб, резко заломленные брови, твердо очерченный рот. Глаза темные, непроницаемые. Взгляд неподвижный, как у всех стариков на Марсе. Когда ему нужно было на что-то посмотреть, он не переводил взгляда, а поворачивал всю голову. Это у него получалось очень царственно. Как будто оживала статуя. Кожа у него была очень белая, а вот у его жены смугловатая.
– Моя жена беременна, – подумал он мне, когда услышал мой вопрос. Я хотела знать, зачем меня украли и привезли сюда.
И я узнала, что марсианка не может выносить ребенка, если рядом с ней не будет безотлучно находиться человек с Земли. То есть я должна буду ее хранить на протяжении всей беременности.
– Беременность длится пять месяцев, – подумал мой хозяин. – Ваши обязанности…
Я мысленно увидела список своих обязанностей, из десяти пунктов. Там было записано все, что я должна делать. Не такие уж сложные обязанности. Просто все время находиться рядом с хозяйкой. Есть то, что она, то же самое пить. Сопровождать ее, когда хозяйка идет гулять. Сидеть рядом, если она решила присесть. Спать в той же комнате, только на другой кровати. Список возник у меня в голове, и я его прочитала. Все это меня очень напугало, но я не хотела обнаружить свою тревогу. Когда я находилась рядом с хозяином, мне хотелось быть такой же невозмутимой и сдержанной, как он. Может, потому, что я все время ощущала унижение. У меня была слишком живая мимика, слишком много любопытства и страха, да и прочих чувств тоже слишком. Наверное, я напоминала им обезьяну. Очень на них похожую, но стоящую неизмеримо ниже по развитию. Впрочем, со мной обращались очень корректно. Бесчувственно, но при этом безупречно. Меня ни разу не оскорбили мыслью. Но я думаю, только потому, что они до этого не снисходили.
– В списке десять пунктов, – подумала я хозяину. Я старалась думать как можно безучастней, будто речь шла не обо мне. – Но есть еще одиннадцатый.
– Нет, – возразил он.
– Есть, – настаивала я. – Что со мной будет, когда я исполню все обязанности и ваша жена родит?
Женщина очень волновалась – она снова на нас посмотрела. В основном на мужа, меня разглядывать пока избегала. Мне показалось, хозяйка чего-то боится, хотя ее лицо оставалось неподвижным. Почти. Она все-таки была очень молода.
– Вы умрете, – ответил хозяин. Он подумал это совершенно беззлобно.
– Но почему?! – Тут я не выдержала и стала думать слишком импульсивно. И сразу же ощутила исходящую от мужчины волну брезгливости – обезьяне не удалось долго ломать комедию, она показала свою настоящую природу. Но мне было плевать. – Я окажу вам такую услугу, а вы меня убьете! Почему не вернуть меня на Землю?!
– Потому что вы расскажете о нас, – подумал хозяин. Еще одна волна брезгливости и презрения, уже не ко мне лично, а ко всей Земле. – Мы всегда уничтожаем землян, которые тут жили.
– В таком случае я отказываюсь вам помогать, – заявила я.
– Вы можете умереть прямо сейчас или прожить еще пять месяцев, – парировал мой выпад он.
На женщину я даже не смотрела. Я сразу себе уяснила, что ее мнение в этом доме веса не имеет, она слишком уважает мужа, чтобы думать иначе. И позже я ее вполне поняла. Хозяин презирал меня, возможно, в глубине души ненавидел, и это именно он как-то раз безапелляционно сообщил мне, что марсиане – высшая раса, а земляне – нечто настолько пошлое, что воспитанные люди о них не говорят. Но при этом не могу не сознаться – я его уважала. Он был поразительно рационален. Позже я узнала, что марсианам присущи вполне «пошлые», «земные» грехи, только поданные с большим достоинством. Например, ложь, зависть, ханжество. Мой хозяин не был ни ханжой, ни лжецом. Он мог бы солгать мне, что после родов его жены я буду отправлена на Землю. Но сказал правду, не желая унижаться до лжи даже перед землянином, и тем самым честно предоставил мне выбор, пусть небольшой. Немедленная смерть или пять месяцев жизни. Я подумала ему, что согласна. Что пять месяцев лучше, чем пять минут, пусть даже на Марсе. Хозяин не подумал в ответ ничего, просто наклонил голову, потом встал и оставил меня наедине с женой. Я поняла, что мой рационализм его устроил.
Итак, пять месяцев на Марсе. Наш дом – я стала называть его своим, потому что другого у меня не было, – оказался небольшим, по земным понятиям. Мои хозяева были состоятельными людьми и, наверное, могли позволить себе что-то побогаче… Но они жили в этом одноэтажном доме с плоской крышей. В нем имелось всего несколько комнат, зато очень просторных. Все стены выкрашены белым, изнутри и снаружи. Окна огромные, кое-где во всю стену. Занавесок, как я уже говорила, не было. Ни занавесок, ни ковров, ни драпировок, ни подушечек – ничего, что в нашем понимании составляет уют. И все же этот дом начинал казаться мне уютным. Белые стены, много стекла. Стеклянные столешницы, например. Высокие черные табуреты, похожие на изящных пауков. Ничего лишнего. Дом без эмоций – но красота в нем была.
Наши прогулки. Хозяйка ни на час не расставалась со мной. Мы каждый день выходили в город и пересекали его из конца в конец. Делали покупки, иногда заглядывали к кому-то в гости. Город – громко сказано, всего несколько длинных пыльных улиц, вдоль которых чинно стоят белые дома с плоскими крышами. По земным меркам, большая деревня. Деревня без кошек, собак, других домашних животных. Без признаков растительности. Ничего этого я на Марсе так и не увидела. Те несколько жилистых, безлистных растений, которые моя хозяйка выращивала в своем домашнем садике, были предметом ее гордости. Садик имелся не у каждого. Эти растения вызывали у меня презрение и ненависть. Я хотела подумать ей, что это просто уродливые сорняки, которые на Земле вырывают и бросают на помойку, но не стала этого делать. Все-таки она была беременна и нуждалась во мне.
Деревню окружала пустыня, песчаные ребристые дюны, которые ветер гладил то по шерсти, то против. Дюны каждый день менялись, а вот небо – нет. Оно было очень бледным, высоким, почти бесцветным. Я ни разу не видела ни единого облачка. Ни разу не пошел дождь. Ночью небо начинало меня пугать, таким оно казалось чужим и незнакомым. Особенно гнетущее впечатление производило на меня то, что я видела в нем Землю. Крохотный, жемчужно светящийся шарик среди искаженных, совершенно незнакомых мне созвездий. Тех же самых, на которые я смотрела с Земли, только в другом ракурсе. Когда я увидела планету по имени Земля, я была очень близка к тому, чтобы заплакать. Мне хотелось бежать, но бежать было некуда. Я чувствовала себя ребенком, которого родители оставили на дополнительный сезон в лагере и ни разу не навестили. Отчаянно хотелось домой, но я знала, что это невозможно.
Наши ужины. Мы всегда ели втроем – хозяева и я. Я сидела с ними за одним столом, ела то же, что они, – сухое печенье из большой стеклянной вазы. Пила коктейли, всегда очень холодные. Когда я привыкла к ним, они стали казаться разными. А сперва я не различала их по вкусу. Ничего иного мы ни разу не ели.
За ужином мы почти не думали друг с другом. Хозяин ел очень мало. Разжевывал два-три печенья и все. Я помню его непроницаемый, отсутствующий взгляд, немного печальное выражение лица. Печальное и замкнутое, как у покойника в гробу. В такие минуты я остро ощущала, что ему очень много лет. Наверное, больше, чем я могу себе представить. Хозяйка ела почти жадно и, похоже, немного стеснялась своего аппетита. Ее живот был уже заметен.
Наши мысли. С хозяином я почти не думала. Если я задавала вопрос, он или отвечал прямо и предельно сухо, или думал, что не хочет отвечать. В конце концов, я просто перестала к нему обращаться. Во время этих бесед я ощущала свою временность, конечность. Для него не имело никакого смысла думать с кем-то, кто скоро умрет. Он ничего не делал впустую. И я думала со своей хозяйкой.
Наверное, до беременности она, как все марсиане, была замкнутой. Но сейчас она чувствовала себя тревожно. Вероятно, поэтому я часто замечала на ее лице какие-то эмоции. Как и мой хозяин, она не умела и не любила лгать и старалась отвечать на все мои вопросы. Я задавалась еще одним вопросом (конечно, только глубоко про себя): любят ли они друг друга? Я никогда не замечала между ними ничего похожего на ласку. Он не брал жену за руку, не гладил ее великолепные черные волосы, ни разу не поцеловал. Думал с
