— Да вы садитесь, — добавил Юрий, видя, что Ватутин по-прежнему мнется у двери. Отваги как не бывало — он выглядел окончательно сбитым с толку. Наконец подошел к столу и присел.
За эти дни Ватутин стал выглядеть заправским заключенным — он уже на свободе порядком продвинулся по этому пути. Лицо заметно осунулось, он еще больше похудел. Вынужденное воздержание от алкоголя его не красило — он стал дерганым, постоянно тер и сжимал свои грубые темные ладони, как будто здоровался сам с собой.
— Слушайте, Ватутин, у нас с вами будет серьезный разговор. От того, как мы поговорим, будет зависеть, что именно я напишу прокурору. Вы мне ничего нового сообщить не желаете?
— Отпустите меня, — забубнил Ватутин. — Что за безобразие? Дочь убили, теперь меня засадили'. Что я сделал-то? Вы бы хоть сказали!
Он жадно смотрел на сигареты, которые заметил на столе Балакирева. Тот достал из пачки одну и вручил Ватутину:
— На здоровье. — И, глядя, как тот суетливо закуривает, спросил:
— Ну, так что — не припомнили, откуда у вас плейер?
Тот вскинул голову и уже привычно заканючил:
— Говорю же — дочка забыла. Пятого мая пришла и забыла. Что это — преступление, что ли? Тем более я сам его отдал Алке! Если бы я его продал — тогда другое дело.
А тут непонятно, за что посадили!
— Ватутин, я вам раз десять уже объяснял — не могла она его забыть пятого мая. Пятого мая он еще лежал в магазине! Его купили только тринадцатого!
Балакирев знал, о чем говорит. В пятницу он взял разрешение для повторного осмотра квартиры Мулевина Он искал товарный чек на плейер и в конце концов нашел его, причем на видном месте — на тумбе под телевизором, перед рядом видеокассет. Видимо, Мулевин положил его туда, придя из магазина, а потом забыл выбросить. Или же намеревался вручить его Ольге в качестве гарантийного талона — теперь уже неизвестно. Во всяком случае, расстались они так стремительно, что вряд ли девушка вспомнила о гарантийном талоне. Балакирев забрал чек, попутно выяснил, что Синатра так и не вернулся. Где сейчас блуждала эта насмерть перепуганная собака, которая, скорее всего, видела сцену убийства?
Наверное, подалась в ближайшие дворы. Переживет на воле стресс и потом сама вернется. Такие случаи ему уже попадались — даже самые верные животные не в силах были находиться в одном помещении с трупами хозяев и, если могли — сбегали.
Для пущей убедительности он показал чек Ватутину.
Тот добросовестно рассмотрел его, но ничего, как видно, не понял, потому что снова заканючил:
— Ольга забыла, а мне отвечать Она его что — украла? Так и спрашивали бы с ее мамочки! Совсем распустила дочь, сука такая! — И он неожиданно отвесил длинное кудрявое ругательство.
Балакирев спрятал чек в папку, почти не прислушиваясь к бормотанию задержанного. Тот твердил как заведенный: «Пятого мая была и забыла. Я виноват, что ли? Говорю же — пятого мая забыла».
— Ну хватит, — оборвал его Балакирев. — Себе же хуже делаете, глупости говорите. Лучше бы сказали — виделись с дочерью после тринадцатого мая? Может, заходила?
— Да не видел я ее потом!
— Ватутин, послушайте, что получается, — терпеливо втолковывал ему следователь. — Вот я вам по календарю покажу. Четырнадцатого ваша дочка получила в подарок этот плейер с диском. Четырнадцатого — запомните хорошенько, и чтобы я больше про пятое не слышал!
Ватутин что-то рыкнул, но возражать не стал. Он затравленно следил, как Балакирев тыкает карандашом в большой настенный календарь:
— Шесть дней, до двадцатого, ваша дочь провела в квартире у приятеля, который ей подарил этот плейер. С его слов — никуда не выходила. А двадцатого вечером явилась домой. Потом два дня опять никуда не выходила — это утверждают ее мать и отчим. Ночью сбежала. Утром в воскресенье уже была мертва Вы ее могли встретить двадцатого днем или ночью двадцать третьего. Я хочу, чтобы вы вспомнили. Допускаю, что забыли. Я пока с вами нормально говорю, хочу помочь. Вы это понимаете или нет?
Ватутин поморщился:
— Врут они все.
— Кто?! — опешил Балакирев.
— Все! И мамаша ее, и этот чухонец. И что вы мне толкуете про Ольгиного приятеля? Я ничего не знаю.
Балакирев не выдержал и швырнул карандаш об стол так, что отломался грифель. Ватутин испуганно вытянулся на стуле и тут же осел, ссутулился, будто стараясь стать меньше.
— Русским языком вам говорю — вы ее должны были видеть! Или вам кто-то передал плейер?
— Никто не передавал, она сама забыла! — заверещал тот. — Что вы ко мне привязались — я не знаю ничего!
Балакирев перевел дух и вынул из ящика стола пакет с ножом. Увидев нож, Ватутин насторожился и поджал губы. От этого предмета он явно ничего хорошего не ждал.
— Ладно, — устало сказал следователь. — Этот нож, значит, тоже никогда не видели?
— За дурака меня держите? — осторожно осведомился Ватутин. — Он же у меня на столе лежал. Ребята забыли. Я этого не отрицаю.
— Какие ребята? Давайте фамилии, говорите, где живут.
— Какие еще фамилии? Это же все наши ребята, с общаги. Леша, Мишка с женой, Спартак заходил… Леша в двести пятнадцатой комнате живет, Мишка мой сосед, в сто пятой, Спартак с пятого этажа, номера не помню, возле мужского туалета.
— Еще кто?
— Да почем я знаю? Кто угодно мог зайти. У меня поминки были, я многих людей приглашал. Кто мог — тот и пришел. А я их не записывал! — язвительно добавил он, увидев, что Балакирев записывает названные им имена. — У меня там свободно. Я всем рад, люблю гостей.
— Раньше этот ножу своих приятелей видели?
— Мало ли чего я видел, — туманно ответил тот. — Ножей на свете много. Вы насчет этого лучше у вьетнамцев спросите. У них ножи здоровенные, вот так заточены!
И в знак одобрения он выставил вверх большой палец. Балакирев тем временем еще раз пробежал глазами заключение эксперта. Судя по нему, Ватутина и Мулевин, скорее всего, были убиты именно этим ножом. Глубина ран, их форма — все соответствовало. На ноже действительно оказалась кровь, она засохла в пазах, откуда выскакивало лезвие. Удалось взять пробы и определить группу. Группа была четвертая, соответствовала группе крови Мулевина.
Других следов не обнаружили. Отпечатки на ноже были, и даже много. Но на них Балакирев не очень надеялся. Нож лежал на столе, среди остатков закуски. Его мог потрогать, взять в руки кто угодно. Он и сам его касался, его отпечатки тоже там были.
— Значит, своим этот нож не признаете? — спросил он Ватутина.
Тот энергично, с божбой отрекся от ножа, попутно сообщив, что удивляется — как такую ценную вещь не сперли? И пожаловался:
— У меня все воруют. Все украли — радио, занавески хорошие, подушки казенные тащат — не успеваю к Галке-кастелянше за ними ходить. Даже простыню украли.
Грязную причем.
— Кто ворует? Ваши приятели?
Он пожал плечами:
— А пес его знает! Я на людей наговаривать не хочу.
Это не мое дело. — И он выразительно взглянул на Балакирева. — Не видел, значит, не имею права говорить…
Подозрения-то у меня были. Хотя что уж там! Комната, считайте, не запирается. А запрешь — так что толку? В общаге еще на десяти дверях такие же замки, как у меня.
Ключи у всех одинаковые. Уже все добрые люди себе замки поменяли, я же им и ключи запасные делал.;. Только себя забыл. Ну, это как всегда…
И он загрустил. Задавая наводящие вопросы, Балакирев быстро выяснил, что Степан Арсеньевич по
