чего ей не хотелось ехать домой! Она торопилась только для видимости. На самом деле ей некуда и незачем было спешить.
Однако ехала Ирина по привычке быстро — насколько позволяло движение.
Лучшая подруга — Татьяна — часто советовала ей завести кота. Ирина только усмехалась:
— А может, еще сову или ворона? Платок на голову — и я буду натуральная ведьма!
— Ну, так заведи собаку, — настойчиво твердила подруга. Она так давно знала Ирину, что ее маленький рост и горб Татьяну не смущали. Она воспринимала их как нечто должное и особо не деликатничала. Большинство людей, с которыми общалась Ирина, старались не замечать ее уродства. Но она видела — их взгляды все равно возвращались к ее спине, будто горб притягивал их. В лучшем случае, к ней относились с жалостью. Как-то, еще в институте, она услышала за спиной (или за горбом, если говорить точнее), как две сокурсницы обсуждали ее. Одна говорила:
— Ведь лицо у нее приятное, ты обращала внимание?
Могла бы нравиться мужчинам. Неужели это не лечится?
— Если б такое было у меня — я бы повесилась, — решительно отвечала ей другая. — Не представляю — как с этим жить?
Ирине тогда было всего двадцать лет. Поэтому она сбежала с лекции и долго мыкалась в сквере возле института. Она даже плакать не решалась. Ей было стыдно — прохожие увидят у нее на глазах слезы, и каждый подумает, что она, конечно, страдает из-за своего горба. Никому и в голову не придет, что у нее может быть другая причина плакать. Больной зуб, например. Заваленный экзамен.
Смерть родственника. О ней не станут судить, как о нормальном человеке. Пожалеют про себя и пойдут прочь, радуясь, что сами ходят без этого украшения между лопаток. И она не плакала. Ирина вообще плакала редко.
У родителей она была единственная. Других детей мать иметь не смогла. Вся ее любовь, вся жалость обрушивалась на Ирину, давила ее, не давая вздохнуть. Когда девушка, еще будучи студенткой, пожелала жить отдельно, отец купил для нее кооперативную квартиру. Ее переселение не вызвало никаких опасений у родителей. И это тоже оскорбило ее. Родители нормальной девушки забеспокоились бы — а вдруг дитя начнет водить парней, собьется с дороги? Ее родители по этому поводу не переживали. Возможно, они бы даже радовались, если бы Ирина стала жить с каким-нибудь парнем. Но она этого не делала. Даже не пыталась. Хотя был один момент, о котором она даже теперь вспоминала со жгучим стыдом, хотя с того вечера прошло почти двадцать лет.
На всем курсе она одна имела отдельную квартиру. И неудивительно, что многие курсовые вечеринки проходили именно у Ирины. Она с увлечением готовилась к ним.
Денег, благодаря родителям, у нее тоже было больше, чем у других студентов. Она закупала продукты, вино, водку, даже цветы. Прибирала и украшала свое жилье. Наряжалась. В то время Ирина еще пускалась на маленькие уловки, чтобы как-то скрыть свой горб. Отрастила волосы до пояса, сделала химическую завивку и носила их распущенными. Она надеялась, что эта прическа как-то прикроет спину. Однако увечье было слишком заметным, и она обманывала только саму себя. «Парашют», как она называла свой горб, был все равно заметен сквозь жидкие кудри.
В тот вечер она причесалась тщательнее обычного.
Нарядилась в свободное цветастое платье, скрывающее фигуру. Надела туфли на самых высоких каблуках, какие только могла вытерпеть. К ней пришла почти вся ее группа — отмечали окончание учебного года. И конечно, пришел Володя.
Он был иногородний, приехал из Куйбышева. Конечно, там был свой педагогический институт. Но его манила Москва, и он этого не скрывал.
— Еще успею пожить на родине, — говорил он девчонкам в доверительной беседе. — Хоть будет что вспомнить.
На факультете русского языка и литературы, где училась Ирина, он был единственным представителем сильного пола.
Остальные парни в основном учились на факультетах иностранных языков и географическом. Татьяна усматривала в этом тонкий расчет — она вообще была подозрительна.
— Вот увидишь, он женится на москвичке, затем и полез в наш малинник, — убеждала она в тот вечер Ирину, помогая ей резать салат. Остальные девчонки накрывали на стол, подкрашивались, поправляли прически. Многие пригласили парней с других факультетов — не танцевать же друг с дружкой! Татьяна пришла без кавалера.
— Ну и пусть женится, — улыбалась Ира, поглядывая на дверь. Володя уже пришел. Наверное, разбирал пластинки в большой комнате.
— В таком случае ему нужна невеста с приданым, — заметила Татьяна, сурово кромсая ножом редиску. — По-моему, сам он гол как сокол. Правда, симпатичный, не спорю. Он тебе нравится?
Он ей правился. Правда, Ира старалась об этом не думать, да и не стоило думать. Она это знала и без глубоких раздумий. Среднего роста, коренастый — не чета задохликам-очкарикам! Выгоревшие на солнце каштановые волосы, изумительная сахарная улыбка, ямка на подбородке. И он действительно любил литературу. И еще театр. Пожалуй, не меньше, чем Ирина — самая страстная театралка на курсе.
— В принципе, тебе он идеально подходит, — неожиданно бросила Татьяна.
Ира грохнула разделочной доской — та просто выскользнула у нее из рук. Татьяна решила, что подружка обиделась, и примирительно добавила:
— А что такого? Тебе он нравится, сама говоришь. Ты обеспечена по горло. Родители помогают. Тебе и муж-учитель не страшен!
— Ты с ума сошла, — нервно выговорила Ира. Она пыталась улыбаться, но улыбка сползала на сторону. — Ты что — издеваешься?!
Но Татьяна и не думала издеваться. Как выяснилось, она просто не брала в расчет физический недостаток лучшей подруги. Она забыла о нем — именно из-за этой способности Ира так с ней сдружилась. При ней она не ощущала себя несчастной калекой.
— Знаешь, что? — азартно предложила Татьяна, когда Ира немного успокоилась. — Я с ним побеседую. Да ты не бойся, просто выясню, как он к тебе относится. Не поташу в ЗАГС на аркане, не переживай! Все сделаю аккуратненько.
Ира назвала ее дурой, но Татьяна не обиделась.
Вечеринка прошла блестяще. Стол был настолько заставлен блюдами, что некоторые закуски пришлось ставить в два этажа… Кто хотел — выпивал, закусывал. Кто наелся — тут же шел танцевать. В соседней комнате горел ночник — Ира не умела засыпать без света. Там медленно переступали на месте две тесно слитые парочки, которым мешал яркий свет и лишние зрители. Туда она и не думала заглядывать. Ей там нечего было делать.
— Потанцуем? — предложил Володя.
— Ты меня? — Она застыла с вилкой, на которую был насажен кусок рыбы. Никогда в жизни ее не приглашали на медленный танец.
Оказалось, что он приглашает именно ее. Она отложила вилку, встала, откинула за спину волосы. Ладони мгновенно сделались мокрыми и горячими, она украдкой вытерла их о платье. Чувствовала себя абсолютной дурой. Клоуншей — только рыжего парика не хватает. Уродиной. Старой девой. Все на нее смотрели, и это сковывало ее движения: Она танцевала намного хуже, чем умела, и проклинала себя за то, что согласилась. Это оказалось слишком горько, чересчур похоже на пародию. Это было не для нее.
Музыка смолкла. Нужно было переставить пластинку. Этим занимался Володя, и все танцующие заторопили его, стали делать заказы. Он отпустил Иру и поднял руку:
— Все, все! Ставлю «Гаммаполис»!
Эта пластинка венгерской «Омеги» появилась у Иры на днях — отец купил по знакомству, за бешеные деньги, зная, как дочь увлекается музыкой. К ней еще не успели привыкнуть и ставили весь вечер. Самым увлекательным было то, что среди парней, которых привели с собой Ирины подруги, оказался венгр — студент их же института. Дьюла бойко говорил по-русски и охотно переводил на слух слова песен; Девчонки были в восторге. Особенно всех растрогала песня «Гаммаполис-1». Космонавт прощается со своей девушкой: «Быть может, ты уже моя, но „Гаммаполис“ ждет меня. Если тебе станет грустно — посмотри в окно, и ты увидишь те края, где „Гаммаполис“ ждет меня». Примерно так декламировал подвыпивший
