таким образом не одну тысячу евро. У нее внутри какой-то природный радар! Если бы она коснулась этой стены…
– Ты, часом, не ей собираешься сбагрить свою долю?
Марфа не ответила. Она продолжала расчищать стену молча, и Дима понял, что вопрос ей не понравился. Это его встревожило:
– Слушай, ты же не хочешь сказать, что мы так просто разбежимся в разные стороны, когда достанем клад? Ты же сама говорила, что один я не справлюсь, ничего не продам…
– О чем речь, я тебе помогу, – ответила она, по-прежнему поглощенная расчисткой кирпичной кладки. Теперь Марфа работала голыми пальцами, поставив крест на своем элегантном французском маникюре. – А насчет Кристин… Я даже не думала с ней связываться – она скуповата и недоверчива. Да и к чему рисковать, что-то перевозить через границу? Уголовщина… Здесь намного больше покупателей с громадными деньгами. Экспертизы нам, как я понимаю, бояться нечего, а надуть себя я не позволю. Не родился еще тот человек… Послушай, – она резко сменила тон, – эта штука держится крепко, но это не цемент. А что?
– Ты у нас стройматериалами торгуешь, тебе и карты в руки, – Он присел на корточки на краю траншеи. – Три метра на три… Каменное. Что такое?
– Кладовка?
– Жирно, даже для казначея. Даже царский дворец в Александровой слободе был деревянным, потому и не сохранился. Иностранцы писали, что такое сооружение мог заказать либо пьяный, либо помешанный человек. Абсолютная ассиметрия, варварская роскошь, впечатление одновременно пышное и мрачное. Посмотреть бы! А тут – что…
– Подземная тюрьма! – предположила Марфа. – Типа КПЗ.
– Скорее – маленькая часовня… Каменная все-таки. Каменные строились в основном церкви, и то – самые богатые. Знаешь, ведь сперва царь Иван заказал собор Василия Блаженного с восемью деревянными церквями. И одной центральной каменной, и только потом передумал и решил все сделать в камне. По тем временам даже для него – расход. Представь, что после всех пожаров у нас на Красной площади стоял бы одинокий маленький собор…
– Мне этот собор в детстве напоминал шикарное пирожное. – Марфа протянула руку, и он помог ей выбраться из ямы. – Знаешь, я видела его всего раз в жизни.
– Как?!
– Так. Я коренная москвичка, живу и работаю не на самых окраинах, а вот… Сводили меня на Красную площадь только раз – лет в двенадцать, а потом мне там было нечего делать. В ГУМе бывала, но на площадь никогда не выходила. Просто поехать погулять? Это для туристов.
– Как-то странно мы живем, – проговорил он, отряхивая ее куртку и джинсы от приставшей земли. – Одним днем. Суетимся, нервничаем, творим черт-те что – все для того, чтобы поудобнее устроиться в этой жизни… Чтобы иметь больше комфорта – нужно больше денег, ребенку ясно, но что потом, когда этот комфорт куплен, а сил жить уже не осталось? А потом мы просто умираем и нас забывают – как тех, кто строил эту стену. Тоже, наверное, думали о комфорте, чтобы лучше, чем у соседа…
– Мой первый муж рассуждал примерно так же, – заметила Марфа, внимательно выслушав его философские сентенции. – Собственно говоря, потому мы и развелись. Все остальное я еще стерпела бы.
– Прости. Что я, в самом деле? – Дима усмехнулся, почувствовав неловкость. Доверительного разговора не получилось, напротив, женщина зажалась, стала холодной и язвительной. «Люда тоже не любила таких рассуждений, и я отвык говорить при ней на эти темы…» – Наверное, эти кирпичи навеяли… А чем занимался твой первый муж?
– Пил и красиво говорил, – отрезала Марфа. – Морочил мне голову и жил за мой счет. Стыдно вспоминать – я прожила с ним два года. Это мне чести не делает, если бы я узнала о таком браке со стороны, назвала бы жену дурой.
– Ты его так любила?
– А черт его знает! – в сердцах бросила она. – Скорее не знала, что делать, если разведусь. Первый-то раз страшно… Была-была замужем и вот – опять на нулях. Ни любви там уже не было, ни дружбы, а уж про выгоду не спрашивай – ее получала не я. На развод решилась с таким скрипом, будто под нож ложилась. Не веришь? Это была я, только восемь лет назад. Такая тетеха!
– Не верю, – честно ответил он. – Ты сильно изменилась.
– Да, выросла. А теперь обернись и посмотри, кто к нам пожаловал, – все тем же ровным тоном произнесла Марфа. – Только не дергайся – напугаешь.
Дима послушался и обнаружил за калиткой целую скульптурную композицию. Ее центром являлся вдребезги пьяный Бельский. Он стоял в живописной ленинской позе, страстно вытянув вперед руку, а другой опираясь на сгорбленные плечи Анны Андреевны. Та с руганью совала ему в бок сухой, но, должно быть, тяжелый кулачок, отчего Бельский каждый раз как-то неестественно выпрямлялся, будто хотел выскочить из ботинок, и судорожно открывал рот. Таким образом старухе удавалось поддерживать своего непутевого подопечного в вертикальном положении. Собаки дополняли композицию, путаясь в ногах у пьяницы, злобно рыча на него и тут же отскакивая, хотя он не делал даже попытки их пнуть.
– Черт, он лыка не вяжет, – пробормотал Дима, приветливо взмахивая рукой.
– Свяжет, зови их, я поставлю кофе и велю таджикам не торопиться. Пусть отдохнут, нечего копать при посторонних.
– Звать? А это? – Дима кивнул в сторону траншеи. – Все равно увидят.
– Родной, через рабицу этим будет любоваться весь город! – процедила она сквозь зубы. – Сюда будут приводить детей на экскурсии, других-то развлечений нет! Чтобы приготовить яичницу, надо разбить яйца! Главное, чтобы не увидели, чего не надо.
Гости тем временем уже штурмовали калитку, видимо решив обойтись без официального приглашения. Дима подоспел как раз вовремя, чтобы успеть подхватить Бельского и освободить сердитую старуху от непосильной ноши.
– Ирод! – Она принялась разминать затекшее плечо. – Чуть шею не своротил! Встретила его на улице – к вам в гости намылился! А сам еле тащится, от столба к столбу… Решила вот довести. Проспался бы сперва, шишка ты еловая, а потом по гостям ходил!
– Мы его звали, – оправдал Дима Бельского. – Давайте-ка вот сюда, на бревнышко, в дом пока нельзя…
Он с трудом дотащил гостя до бревна – тот, неизвестно отчего, вдруг стал упираться. Ему наверняка почудилось, что загадочные враги заманивают его в ловушку, и он начал длинную эмоциональную речь, литературный смысл сводился к тому, что он близко знал матерей тех людей, которые хотят поступить с ним таким подлым образом. Дима почти швырнул его на бревно, Бельский ушиб копчик, вскрикнул и разом сменил тон на слезливый. Теперь ему казалось, что его никто не любит, и он упорно требовал сообщить, где он находится, явно не узнавая собственного разрытого участка. Дима смотрел на него с отвращением, дивясь, как Марфа могла надеяться что-то вытащить из человека в подобном состоянии.
– Это он в руке тащил, я отняла. – Старуха вытащила из авоськи наполовину опорожненную бутылку коньяку. Дима ее узнал и удивился – если Бельский пил один, на его долю пришлось не больше двухсот граммов. «Отчего он так нарезался?»
– Да, это его, – подтвердил он. – Думаю, добавлять ему уже не стоит.
– Куды! – согласилась старуха. – А где Марфинька?
«Она ей уже Марфинька! – злобно подумал Дима, которому очень не понравился карамельный тон соседки. – Прикормилась!» А Марфа уже спешила к ним, вооруженная двумя дымящимися кружками и широкой, совершенно неискренней улыбкой.
– Отдохните, Анна Андреевна. – Она гостеприимно усадила старуху рядом с Бельским. – Далеко ходили?
– В Хотьково ездила, к дочке. – Анна Андреевна с аппетитом прихлебнула кофе. – Возвращалась вот и подобрала его на дороге. Хотела к сестре вести, да он уперся – к вам, и все! Вы уж ему больше не наливайте, бутылку, – она указала на коньяк, – спрячьте. Он проспится, подумает, что потерял, если вообще вспомнит. Горе горькое… А ведь парень был видный, и девчонки на него засматривались, и жену выбрали
