В ее надтреснутом голосе зазвучало неподдельное умиление. Старухе явно было приятно вспомнить прошлые деньки. – Кто бы думал? Я и узнала с трудом. Не молодеем, что поделаешь – не молодеем!
– А вот ты, теть Ань, какая была, такая осталась, – бросила та, доставая из сумки сигареты и закуривая. – Значит, сто лет проживешь – такая примета. Кто рано состарился – того смерть не берет.
Старуху явно покоробил такой бесцеремонный комплимент, и она брюзгливо поджала губы. Марфа, воспользовавшись паузой, поднесла гостье кофе. Елена Ивановна жестом отказалась от своей чашки и, порывшись в своей объемистой сумке, выставила на стол бутылку перцовой настойки:
– Заранее поминать не годится, ну да что… Просто выпьем.
– Заранее? – обернулась Марфа, уже искавшая в шкафчике рюмки.
– Жив еще, несчастный. – Елена Ивановна с хрустом свинтила жестяную крышку с горлышка бутылки. – Без сознания, в реанимации. Умрет, конечно.
– Господи помилуй. – Старуха с большим интересом уставилась на бутылку. – Конечно, умрет – кто его выхаживать-то будет? Еще занимаются им, гляди… Наверное, из-за денег? Услышали, что дом продал, вот и…
– Вряд ли, – отмахнулась Елена Ивановна, отбирая стопки у изумленной Марфы. – Его сестрица денег не даст. Ей же выгодно, чтобы Гриша умер. Наследница! Теть Аня, ты выпьешь?
– А немножко, – покладисто согласилась та. – Марфинька, Дима, а вы что же?
– Не хочется. – Марфа снова спрятала голову в недрах шкафчика, и голос ее звучал глухо. – Не знаю, найду ли что-нибудь на закуску… Значит, он еще жив?
– Жив. – Елена Ивановна опрокинула стопку перцовки и прикрыла глаза, переводя дыхание. – Чтоб никому так не быть живу… Говорят – желудочное кровотечение, чем-то траванулся… Даже не бредит, не блюет, в интенсивной терапии лежит.
– А когда я видел его, он был совсем как мертвый, – пробормотал Дима, глядя на разрумянившихся от перцовки гостий.
– Там тоже так думали, а потом кто-то из врачей обнаружил, что сердце бьется, – пояснила Елена Ивановна. – Даже не знаю – может, лучше было сразу отмучиться… Жить все равно не будет.
– Что ж он пил? – участливо спросила старуха. – Вчера, с нами – вроде ничего такого… Тот коньяк у меня цел, остаточки… Хотела перед сном еще выпить, старая грешница, да устала, передумала.
– Наверное, коньяк у вас заберут на экспертизу. – Марфа выставила на стол сухарики и полупустую пачку печенья. – Вот, больше ничего нет.
И пока старуха кокетливо отказывалась от угощения, а Елена Ивановна выпивала очередную рюмку, молодые люди обменялись тоскливыми взглядами. Мечтая избавиться от гостей, они никак не рассчитывали на то, что те устроят поминки. Выгонять их не решалась даже Марфа, далекая от соблюдения условностей. А гостьи, разойдясь, совершенно перестали обращать внимание на хозяев. Они ударились в воспоминания и теперь говорили наперебой.
– Если нет денег – в больницу лучше не попадать, – рассуждала Анна Андреевна. – Никто с тобой возиться не будет. Я тебе говорю – Гришку откачивают, потому что он дом продал. Надеются, что сестра за это заплатит! Посмотрю я, как она раскошелится! Не таковская!
– Давно было ясно, чем он кончит. – Елена Ивановна снова наполняла стопки, ее речь стала заметно развязнее, глаза хмельно блестели. – Господи, когда же мы с Людкой уехали отсюда? Шестнадцать лет назад… Я же совсем молодая была… Вернулась старухой!
– И ни разу не приезжала?
Женщина покачала головой, ей на глаза упала растрепавшаяся прядь седоватых русых волос. Взгляд остекленел, она оперлась локтем о стол, уставившись в пространство. Молодую пару она больше не замечала.
– Даже на могилку ни разу не взглянула! – упрекнула ее бывшая соседка. – Я сама к Виктору заходила. Оградку покрасить, сорняки убрать…
– Ну, царствие небесное ты себе заработала, – зло усмехнулась женщина, ничуть не тронутая упреками. – А Виктору от этого ни тепло, ни холодно.
– Сердца у тебя нет! Все ж он ей отец…
– Отстань! – резко одернула та старуху. – Тоже мне, подарок… Она в него пошла – такая же рыба холодная. Вот третий день идет, как ее нет – хоть бы позвонила матери! Что я думать должна?
Дима покосился на Марфу. Та стояла у стены, сложив руки на груди, и молча прислушивалась к разговору подвыпивших женщин. На его взгляд она не ответила.
– Дети все такие. – Анна Андреевна сама налила себе перцовки. Выбрала сухарик поподжаристей. – Сколько крови над ними прольешь, а они тебе сердце вытопчут. А ты терпи – все терпят… Сама виновата – избаловала ее.
– Чем? – возразила та. – Из каких доходов?
– А доходы тут, милая, ни при чем. Она у тебя еще девчонкой что хотела, то и творила. Я всегда говорила – ой, в тихом омуте… С виду – ангелок пасхальный, белая овечка, воды не замутит! А как что не по ней – иди, сдвинь ее с места… Скала! Не зря ее Виктор-покойник порол!
– Зря, раз ничего не вышло! – отмахнулась та. – Бил, да ничего не вбил. На него огрызалась, меня еле терпит. Замуж подалась – я ей слова не сказала, хотя тот мне не нравился… Паршивый какой-то, правда, квартира хорошая. Я думала – приживутся, дети пойдут, она на человека станет похожа. Нет – бросила его, ни с того ни с сего. Вот эта змея, – она указала на Марфу, – ее сбила. Проверь да проверь своего мужика! Проверила, нечего сказать! Эта стерва под него легла, он, дурак, растерялся, а Людка это увидела и на развод подала. Теть Ань, так нормальные люди делают?!
– Елена Ивановна, – кротко улыбнулась заметно изменившаяся в лице Марфа, – все совсем не так было.
– Молчи уж, про тебя я все знаю, – окрысилась та. Ее тощее бледное лицо слегка разрумянилось, и Дима с тревогой подумал, не ждет ли их еще одно приключение, связанное с отравлением алкоголем. «Тогда таджики смогут с полным правом говорить, что здесь нехорошее место!»
– Отец… – горько повторила Елена Ивановна, закуривая новую сигарету. – А относился к ней как отчим! Вот Гриша, тот иначе… Он детей очень любил. А к Людке всегда как к родной…
– Что ты о нем как о покойнике! – одернула ее старуха.
– А кто он, по-твоему? Одна разница, что сердце бьется, а так все равно, пора гроб заказывать.
– И в себя не придет? Перед смертью, бывает… Хоть бы проститься по-человечески!
– Кто возле него дежурить будет! – вздохнула та, спрятавшись за клубами табачного дыма. Ее голос слегка охрип – не то от выпитой настойки, не то от горя. – Кому он дорог…
– Да хоть тебе, – вкрадчиво возразила Анна Андреевна. Разгорячившись, она сняла кепку, обнажив аккуратно причесанную седую макушку. Прическу скрепляло такое множество заколок-невидимок, что голова женщины казалась прошитой железными скобками. – Ты же с ним гуляла… Скажешь – неправда?
– Все-то ты знаешь, – злобно ответила та. – Зачем тебе это? Теперь-то… Виктор на кладбище, если в чем и сознаюсь – ему на хвосте не понесешь… А носила ведь раньше, носила! Сколько раз он меня из-за твоих доносов бил!
Анна Андреевна широко перекрестилась и торжественно поклялась, что никогда в жизни не сплетничала, напротив – по мере своих слабых сил укрывала бывшую соседку от гнева обманутого супруга.
– Если б я тебя не выгораживала – ходить бы тебе в травмпункт каждую неделю! Совесть поимей – я из-за тебя столько греха на душу приняла… Уж вру-вру ему, сердечному, а сама думаю: «Прости меня, Господи, не ради чего вру, как ради дитяти!» Ведь если б он тебя с Гришкой застал – он бы решил, что Людка от него!
– Да он и решил, – покосилась на нее женщина. Умильное настроение, вызванное первоначально воспоминаниями, покинуло ее, сменившись мрачной подозрительностью. – Хочешь сказать – не ты ему напела, что Люда от Григория?
– Чтоб мне… – начала было та креститься, но Елена Ивановна, уже основательно захмелевшая, ударила бывшую соседку по руке, так что та даже вскрикнула от боли.
– Врешь, сука! Ты всегда меня хотела со свету сжить! А когда Виктор умер – не ты трепалась по всему городу, что я его отравила?!
