стрелки или зубчатые колесики, даже не глядя мне в лицо. Какую же боль они мне причиняют! Кукушка, захлебываясь, безостановочно подает голос. А они хлопают в ладоши, гогочут. И весь двор хором подхватывает за моей кукушкой: «Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку!»
И вот в это мгновение у меня в мозгу происходит какой-то сдвиг. Мечты, дремавшие там долгими годами, укрощенный гнев, обиды — все это вдруг устремляется наружу, и плотина вот-вот рухнет. Я уже не могу ничего сдержать.
— Где Мисс Акация?
— Я не расслышал, что ты сказал? — рявкает Джо, выкручивая мне руку.
— Где она? Говори, где? Мне все равно — здесь или в Андалузии, я ее найду, слышишь, найду!
Джо сбивает меня с ног и вдавливает в землю лицом вниз. Кукушка надрывается вовсю; внутри, в подвздошье, разгорается огненная боль, какая-то непонятная перемена происходит во мне. Каждые три секунды мое тело сотрясают жестокие судороги. Джо торжествующе переворачивает меня на спину.
— Значит, вот оно как, отбываешь в Андалузию? — спрашивает он, скрежеща зубами.
— Да, отбываю! Сегодня же!
В моих глазах сверкает ярость, в голосе звучит ярость, жестами движет ярость, я превратился в живой клинок, способный рассечь что угодно и кого угодно.
Изображая собаку, обнюхивающую дерьмо, Джо наклоняется к моим часам. Весь двор разражается хохотом. Нет, это уж слишком! Схватив противника за шею, я рывком прижимаю его лицо к своим стрелкам. Джо сильно ударяется лбом о деревянный корпус моего сердца. Рукоплескания вдруг стихают. Я бью его о деревянный угол второй раз, третий. Внезапно мне чудится, будто время остановилось. Ах, как мне хотелось бы запечатлеть этот миг на фотоснимке! Первые вопли собравшихся разрезают тишину, когда первые брызги крови попадают на отглаженные рубашечки самых заядлых «болельщиков» в первых рядах. Но тут часовая стрелка вонзается в зрачок правого глаза Джо, и из орбиты хлещет кровавый фонтан. Теперь весь ужас Джо сосредоточен в его левом глазу, который созерцает потоки крови. Я ослабляю хватку, Джо визжит, точно пудель с отдавленной лапой. Кровь струится у него между пальцами, которыми он прикрыл рану. Я не чувствую ни малейшей жалости. Во дворе стоит мертвая, испуганная тишина.
Часы жгут мне грудь, я едва могу их коснуться. Джо больше не двигается. Может, умер? Мне, конечно, хотелось, чтобы он перестал вытирать ноги о мои мечты, но смерти я ему не желал. Меня охватывает страх. В небе дрожат гирлянды из капель крови. Школьники вокруг нас окаменели. Наверно, я убил Джо. Никогда бы не подумал, что буду бояться смерти Джо.
И я пускаюсь наутек — с ощущением, что за мной гонится весь класс. Карабкаюсь по левому столбу школьной ограды — с него можно попасть на крышу здания. От мысли о содеянном у меня кровь стынет в жилах. Мое сердце издает те же звуки, что и в миг встречи с маленькой певицей, когда я влюбился в этот розовый вихрь. С крыши мне видна вершина холма, пронзившая туман. О, Мадлен, я знаю, ты придешь в ярость…
Стайка перелетных птиц зависла в небе надо мной, словно решила передохнуть на перине облаков. Ах, мне бы ухватиться за их крылья, оторваться от земли и — пропади все пропадом; прощайте, механические злоключения моего сердца! Эй, вы, птицы, отнесите меня в объятия андалузки, я смогу найти к ней дорогу!
Увы, птицы в небесной выси слишком далеки от меня — так же далеки и недостижимы, как шоколад на верхней полке в кухне, как банки со слезным вином в погребе, как моя мечта отыскать маленькую певицу, ведь для этого необходимо одержать победу над Джо. А если я и впрямь его убил, это будет еще сложнее. Часы в груди причиняют мне все более острую боль. Мадлен, сегодня тебе предстоит трудная работа.
А пока надо попробовать повернуть время вспять. Я хватаюсь за часовую стрелку, еще теплую от крови, и рывком поворачиваю ее в обратном направлении.
Мои шестеренки скрипят, боль становится невыносимой. Но результат нулевой. Я слышу крики, они несутся снизу, со двора. Джо зажимает рукой правый глаз. Я слегка приободряюсь, слыша его жалобный собачий скулеж.
В дело вмешивается учитель, и я слышу, как ребята наперебой обвиняют меня. Их глаза обшаривают двор, точно радары. Я в панике скатываюсь с крыши на первое попавшееся дерево и, ободрав руки о сучья, грохаюсь наземь. От избытка адреналина я лечу как на крыльях; никогда еще ноги так быстро не несли меня на вершину холма.
— Ну, как там, в школе, все прошло хорошо? — спрашивает Мадлен, раскладывая покупки в кухонном шкафу.
— И да и нет, — бормочу я, дрожа от страха.
Она оборачивается, видит искореженную часовую стрелку и устремляет на меня суровый осуждающий взгляд:
— Ты опять видел маленькую певицу, не так ли? В прошлый раз, когда ты слушал ее пение, ты тоже пришел домой с изувеченным сердцем.
Мадлен говорит так, будто я продырявил парадные башмаки, играя в футбол.
Пока она орудует своими хитрыми инструментами, выправляя мою стрелку, я начинаю рассказывать ей о нашей схватке. При одном воспоминании об этом побоище мое сердце колотится как сумасшедшее.
— Ох, глупый мальчишка, что же ты натворил!
— А можно вернуться назад во времени, если открутить стрелки в обратную сторону?
— Нет, нельзя; ты только повредишь себе шестеренки, и это будет очень-очень больно, но ничего не изменит. Никому не дано вернуться к совершенным поступкам, даже с часами в сердце.
Я был готов к суровому наказанию за погубленный глаз Джо. Но Мадлен тщетно пытается изобразить гнев, ей это плохо удается. И если голос ее дрожит, то скорее от тревоги, нежели от ярости. Похоже, то, что я влюбился, кажется ей более страшным преступлением, чем то, что я выколол глаз хаму- однокласснику.
— «Oh When the Saints», — внезапно раздается на кухне, и в дверях появляется Артур; этот приход в столь поздний час совсем не в его привычках.
— Сюда, на холм, поднимается отряд полицейских, и вид у них крайне решительный, — запыхавшись, докладывает он.
— Я должен бежать, это за мной, из-за Джо!
Я задыхаюсь, меня обуревают самые противоречивые чувства: лучезарная надежда отыскать маленькую певицу смешивается со страхом услышать биение собственного сердца за тюремной решеткой. Но все это тонет в нахлынувшей печали: со мной больше не будет Артура, Анны, Луны, а главное, самое главное, — не будет Мадлен.
За мою жизнь мне еще случится встретить несколько грустных взглядов, однако тот, что устремила на меня Мадлен в эту минуту, выражал такую жгучую скорбь, какой мне никогда уже не увидеть.
— Артур, разыщи-ка Анну с Луной и попробуй найти свободный фиакр. Джек должен срочно покинуть город. А я останусь тут и встречу полицейских…
Артур бросается за порог, в ночную тьму, стараясь как можно быстрей спуститься своей ковыляющей походкой к подножию холма.
— Я соберу тебе кое-какие вещи, ты должен исчезнуть через десять минут, не позже.
— А что ты им скажешь?
— Что ты не вернулся из школы. А через несколько дней объявлю, что ты пропал. Пройдет какое-то время, тебя зачислят в покойники, и тогда Артур поможет мне вырыть могилку под твоим любимым деревом, рядом с Куннилингусом.
— Кого же вы положите в гроб?
— Никакого гроба не будет, просто прибьем к дереву табличку с эпитафией. Полиция проверять не станет. Вот как полезно слыть колдуньей — по крайней мере никто не посмеет копаться в моих могилах.
Мадлен укладывает мне в саквояж кое-что из одежки и несколько банок со своими слезами. Я даже не знаю, чем ей помочь. Можно было бы сказать на прощанье что-то важное или самому сложить свои вещи, но я торчу посреди кухни как гвоздь, вбитый в пол.
