Ванюшка!
— Вот чудак? За что?
Родион ушел от Яркина окрыленным. И хотя тяжело было сознавать свою вину перед Груней, понимать, что она ушла от него далеко, в нем появилась надежда на то, что он может вернуть ее любовь. Он почувствовал себя более сильным, чем вчера, чем несколько дней назад. Он был готов бороться за свое счастье.
Через неделю, когда уже можно было приступить к работе, Родион на рассвете пошел в луга. Ему казалось, что косари встретят его насмешливыми взглядами, шуточками, хоть проваливайся сквозь землю, но с ним здоровались приветливо, запросто, и, как ни был Родион насторожен, он ни в ком не заметил и тени недружелюбия.
— Что, косить станешь или метать? — пожимая его руку, спросил Матвей.
— Попробую косить.
— Тогда иди к тяте, он тебе косу отобьет. Матвей сам отвел Родиона на крайний, заросший густым разнотравьем склон.
— Вот отсюда давай гони. Услышишь удар в рельсу — иди на обед.
Он постоял немного, словно собираясь сказать Родиону еще что-то, потом кивнул ему и зашагал к табору.
Родион огляделся. Вправо, влево по склону, в обрызганные цветочной пестрядью деляны, мерно покачиваясь, уходили косари, ниже, на ровной луговине, стрекотали сенокосилки; словно большие рыбины в зеленой воде, всплывали над волнистой травой лоснящиеся спины лошадей; зычно покрикивали машинисты.
Родион торопливо сбросил гимнастерку, облюбовал себе постать, подошел к колышущейся травяной стенке и сделал первый широкий взмах — срезанная трава легкой зыбью легла у его ног. С минуту Родион постоял, вслушиваясь в неумолчный скрип кузнечиков, вдыхая сладковатый запах нагретой солнцем травы, потом неторопливым шагом пошел в глубину прокоса, кладя ряд за рядом.
Скоро все тело налилось жаром, по спине текли струйки пота. Но Родион не ощущал усталости. Наконец-то он отводил душу! Это чем-то напоминало чувство, пережитое им в ранней юности, когда однажды он увидел шагавший по проселочной дороге полк красноармейцев и ему захотелось влиться в их дружный строй и сойти с ними в ногу, в лад песне.
Он не слышал, как звал его на обед гонг, размочил в горном ключе прихваченные из дому сухари, поел и, полежав с полчаса на спине, снова взялся за косу.
Дымчатая, тревожимая ветерком трава никла под сильными взмахами, звеняще вжикала коса, острый запах срезанных стеблей набивался в ноздри, полынно горчили губы.
Родион шагал, как в полусне, щурясь от яркого света и затопившей склон зелени, и, только когда затих вдали стрекот сенокосилок и легкое облако сумерек стало выползать из лесу на луговину, он присел у ручья, вымыл руки, сполоснул обожженное за день лицо.
От свежих наметанных стогов сена шагал к нему Матвей, вымеривая саженным угольником скощенный участок. Поджидая бригадира, Родион закурил, сладостно вдыхая терпкий табачный дымок.
— Что ж обедать не приходил? — еще издали крикнул Матвей.
— Да я из дому кое-что прихватил, — ответил Родион и робко поинтересовался: — Ну как, на много я отстал?
— Да нет, наравне с большинством шел… Но до передовиков пока не дотянул!
Родион почувствовал, что краснеет, но ничем не выдал своего волнения: он был рад, что не отстал от других.
Когда они подошли к табору, там уже полыхал костер, по белым скатам брезентовых палаток, по загорелым лицам косарей скользили малиновые отблески огня.
Матвея сразу окружили парни, и он, держа в руке белый лист, зачитал, сколько выработало за сегодняшний день каждое звено. Известие о том, что первое звено, в котором был и Родион, выкосило больше всех, встретили шумно:
— Показали класс, что и говорить!
— Держись теперь, ребята! Не зевай!
Родион стоял смущенный и взволнованный, вороша палочкой горящий пепел. Гордое, давно не испытываемое чувство слитности со всеми захватило его. Он шутил, смеялся от души, радуясь тому, что ничем не выделяется среди этих простых, жадных до работы людей. Только на фронте так властно подчиняла его всеобщая возбужденность, особенно в дни подготовки к мощному наступлению. Тогда Родион был полон нетерпеливого, нервного ожидания. Ощущение близкой опасности заглушалось там почти торжественным подъемом духа. В скрытых приготовлениях, в движении бронированных громадин и войск по ночам таилась грозная, свирепая сила, и Родион ощущал себя частицей этой силы. Что-то похожее испытывал Родион и сейчас, глядя на смеющиеся лица косарей и чувствуя какой-то необыкновенный прилив сил. И хотелось поскорее снова начать работу.
Над костром висел задымленный котел, вкусно пахло разопревшей гречневой кашей, заправленной сливочным маслом, булькал в ведре темный чай.
После сытного ужина все расселись вокруг огня. Плыли над поляной синеватые дымки, сплетались и расплетались; потрескивали, разгораясь, сучья.
Жаркие отсветы лизали лицо Родиона, и стоило ему прикрыть веки, как перед глазами начинали качаться волны густой травы.
— Не забудьте, ребята, в субботу политшкола, — раздался звонкий голос Вани Яркина.
— О чем будет беседа? — спросил Матвей.
— Съезд победителей.
— Материал знакомый, все мы пережили его, — сказал Матвей, — живая история.
Около Яркина опустился на корточки дед Харитон и, пытливо щурясь, поинтересовался:
— Слушай, Ванюшка, ты мне вот что растолкуй… В прошлом разе лектор так рассуждал: от каждого, дескать, по способности. По сноровке, а каждому, мол, сколько потребуется… Это, стало быть, при коммунизме так станет. Ну, вот как, к примеру, быть, ежели я захочу двадцать пар сапог иметь или чего другого? Дадут мне хапнуть?
— Чудак вы, Харитон Иванович! — улыбаясь и по привычке тревожа ежик своих волос, проговорил Яркин. — Ведь сознание-то тогда у вас будет выше.
— Ну, разве что сознание! — протянул Харитон, и косари захохотали.
— Тебя, тятя, в коммунизм с такими мыслями не допустят, — ласково усмехаясь, сказал Матвей.
— Это пошто? — Старик вскинул куцую бороденку и так близко подставил ее к огню, что, казалось, она вот-вот вспыхнет.
— А потому, что к тому времени жадность из людей вытравится и такие, которые желают без всякой нужды больше всего себе брать да хапать, тоже помаленьку переведутся…
— А ты меня допрежь времени не записывай в скупидомы! — азартно вскричал дед Харитон и, переждав, когда стихнет смех, добавил с грустным вздохом: — Оно верно, что я до той поры не дотяну, а все ж больно хочется в ту жизнь хоть одним глазом заглянуть!..
Подошел к костру Гордей Ильич, и все увидели парторга, когда он, схватив оранжевый уголек, покатал его на задубелых ладонях и прикурил. На кирпичного румянца щеках играли яркие блики.
Выдохнув струйку дыма, он тихо сказал:
— А я вот, Харитон Иванович, недавно почти что в коммунизме побывал…
— Сказку хочешь рассказать? — приподнимаясь на локте, спросил старик. — Давай послухаем… Время есть, и пища ровнее уляжется…
— Нет, не сказку, а настоящую быль, — спокойно проговорил Гордей Ильич.
В голосе его слышались те торжественные и взволнованные нотки, которые всегда заставляли людей настораживаться и тянуться к нему. Косари начали поудобнее рассаживаться. Родион встал и пересел поближе.
— В пути, когда ехал домой, повстречал я одного человека, — устраиваясь на подставленный кем-то бочонок, начал Гордей Ильич. — Он рассказывал о своем колхозе. «Далеко, — спрашиваю, — живете?» А он
