основательно стемнело. А потому разглядеть толком место, куда привезла меня эта отделанная серебром черная яхта на резиновом ходу, было очень трудно. В непосредственной близости просматривался лишь небольшой внутренний дворик за железной оградой, упиравшийся в глухую кирпичную стену приземистого двухэтажного дома, увитую облысевшим плющом. Располагая единственной информацией, которую выдавил из себя не очень-то щедрый на откровения Лука Стеймацки, я знала только, что нахожусь в Вашингтоне. Хотя, имея уже достаточный опыт общения с профессиональными шпионами, я допускала, что это запросто мог быть не Вашингтон, а какой-нибудь другой город.
Или не город вообще.
—
Пройдете чуть вперед, — тихо и как-то вкрадчиво сообщил мне за спиной этот без пяти минут пенсионер, — затем свернете направо и сразу же увидите дверь. Можете не звонить — она открыта.
Good luck, мисс Мальцева!..
—
А что, нельзя было подвести меня прямо к двери? — огрызнулась я, не оборачиваясь, через плечо. — Или там, за утлом, огонь по сотрудникам ЦРУ открывают без предупреждения?
—
Прямой путь не всегда самый верный.
—
Где-то я уже нечто подобное читала.
—
Ваша аномальность, мисс Мальцева, имеет глубокие социальные корни, — вежливо откликнулся Стеймацки.
- В своем Корнельском университете вы занимались советологией?
—
Юриспруденцией. Идите же!…
…Дверь действительно была, причем на том самом месте, где и предсказывал мудрый Стеймацки — добротная, деревянная, покрытая благородным лаком, с длинной бойницей узкого стеклянного окошка, врезанного, очевидно, не столько в целях безопасности, сколько из эстетических соображений. Никаких тебе родных советских «глазков» с металлической шторкой изнутри, в которые мои соотечественники молча, затаив дыхание и согнувшись в три погибели, разглядывают непрошенного гостя, а тот, в свою очередь, делает вид, что ни о чем не догадывается и пытается выглядеть максимально респектабельно. Унизительная процедура, рожденная маниакальным недоверием друг к другу!
Однако в доме, куда меня привез Лука Стеймацки, ко мне, судя по полуоткрытой двери, относились с пониманием и даже радушием. Притворив за собой дверь, я огляделась и увидела, что попала в довольно узкий коридорчик, плотно уставленный ящиками для обуви, вешалками и зеркалами в роскошных бронзовых рамах.
—
Здесь есть кто-нибудь? — громко спросила я по- французски и на всякий случай остановилась.
—
Госпожа Мальцева, вы прекрасно выглядите! — французский Уолша, появившегося в противоположном от меня конце коридора, явно нуждался в более интенсивной практике.
—
Моим врагам! — пробормотала я себе под нос по-русски, изображая на лице довольно жалкое подобие благодарной улыбки и направляясь в сторону хозяина.
Он протянул мне сухую и крепкую, как доска, ладонь.
—
Добрый вечер, Вэл. — Уолш как-то странно посмотрел на меня и улыбнулся, — Вы позволите мне называть вас так или придумаем что-нибудь другое?
—
Мне нравится это имя.
—
Валентина звучит грубее, не так ли?
—
Валентина постоянно напоминает мне, откуда взялась Вэл…
Он хмыкнул, очень аккуратно взяв меня под локоть, и развернул в сторону огромного холла с неизменным камином и изобилием мягкой мебели. Занимавший целиком угол у широкого зашторенного окна черный рояль, уставленный фотографиями в рамочках и подсвечниками, смотрелся здесь так, словно его внесли по ошибке, перепутав адрес.
—
Вы голодны?
—
Вы пригласили меня на обед?
—
А разве вам этого не сказали?
—
А мне должны были об этом сказать? — Я села на огромный диван с высокой спинкой и одернула юбку.
—
Но вы же ехали не одна, не так ли?
—
А вы этого не знаете?
—
Я вот думаю, кто из нас первым скажет предложение без вопросительного знака в конце?
—
А вы как думаете?
—
Значит, не вы.
—
Извините, — пробормотала я, продолжая сражение с подолом юбки.
—
Любите равиоли?
—
Яне знаю, что это такое.
—
Поверите мне на слово, что это очень вкусно?
—
Ну, должна же я хоть во что-то верить.
—
Вы очень расстроены, да, Вэл?
—
Вы правы господин Уолш…
—
Генри. В Америке даже к бабушке обращаются по имени и на ты.
—
Вы правы, Генри, я очень расстроена. Может быть, отложим пока ваши… равиоли и поговорим об этом?
—
Давайте лучше пообедаем, а все дела — потом.
—
Тогда, в Буэнос-Айресе, вы решили мою судьбу без обеда.
—
Тогда я вас толком не знал.
—
Вы хотите сказать, что с кем попало не обедаете?
—
На вилле, принадлежащей Центральному разведывательному управлению США?! — Уолш совершенно искренне (так, во всяком случае, мне показалось) пожал плечами. — Никогда!
—
Я очень боюсь конспиративных вилл, Генри.
—
У вас есть на это причины.
—
И не только на это.
—
Вы не возражаете, если мы поедим на кухне?
—
А нельзя куда-нибудь поехать? В кафе или в ресторан? Я, видите ли, две недели находилась в замкнутом пространстве…
—
Увы, пока нельзя. — Уолш чуть нажал на «пока».
—
Один вопрос, — я автоматически подняла руку, как когда-то, в школе, — С Юджином все в порядке?
—
Абсолютно.
—
Я его увижу?
—
Конечно увидите.
—
Но не сегодня?
—
Но не сегодня.
—
Значит, то, о чем вы собираетесь со мной поговорить, его касаться не будет?
—
Вэл, давайте все-таки вначале пообедаем, — Уолш поднял обе руки, словно сдаваясь. — Вы молоды, умны, в вас сосредоточено огромное количество энергии. А мне, пожилому человеку, необходимо вовремя и качественно питаться, чтобы поспевать за вами.
—
А вы хотите за мной поспеть?
—
Я должен! — улыбнулся Уолш. — Это же моя работа, Вэл. И я не тороплюсь на пенсию.
—
Пенсионерам в Америке мало платят?
