—
Знаете идиш? — резко встрепенулся Гордон.
—
Только на уровне междометий и бытовых ругательств. Когда-то, в детстве, жил в коммунальной квартире в Староконюшенном переулке. Арбат, если вам это о чем-нибудь говорит.
—
Там жили евреи?
—
А где они не жили, господин Гордон?
—
Не любите евреев, Мишин?
—
А я должен их любить?
—
Мы опять отвлеклись… — Гордон вздохнул и с хрустом костолома-садиста переплел свои узловатые пальцы. — Вы им нужны в Москве, Мишин. Только в Москве.
—
В качестве трупа? — не без ехидства поинтересовался Мишин.
—
Трупа? — Гордон на секунду вынырнул из глубин своих нескончаемых раздумий. — Какого еще трупа? Что вы несете, Мишин?! Раз вы нужны американцам в Москве, стало быть, они придумали такую форму прикрытия, которая гарантирует вам — во всяком случае, на время проведения их операции — надежную крышу и стабильную возможность активно действовать, выполнять задание.
—
До крыши, господин Гордон, еще надобно добраться! — огрызнулся Мишин. — Да как вы не понимаете: стоит мне только прилететь в Москву, меня поставят раком прямо на таможне, у окошечка с турникетом?! Если, конечно, еще в самолете не напоят чаем со стрихнином.
Гордон смотрел куда-то сквозь Мишина, однако по выражению его лихорадочно блестевших глаз-буравчиков было видно, что старик не слышит его вовсе, а думает о своем, шевеля губами и морща высокий лоб прирожденного мыслителя и прожженного интригана.
—
Господин Гордон, — тихо спросил Мишин, — а если вы так и не додумаетесь?
—
У меня есть еще сутки, — процедил старик сквозь идеально выточенные искусственные зубы, которыми он, видимо, очень гордился. — Додумаюсь!..
—
Стало быть, я должен молиться за эффективность работы вашего мозга, — пробормотал Мишин.
—
За что вы должны молиться? — неожиданно окрысился Гордон.
—
За ваши мозги! — рявкнул Мишин, теряя терпение. — Если вы сумеете разгадать коварный замысел ваших заокеанских союзничков, я должен буду расписаться кровью под документом о вербовке, после чего вы немедленно выпихните меня в Соединенные Штаты. А если нет, то сделаете со мной то же самое, что сделают мои коллеги в Москве, имей я тупость там появиться. Так стоит ли так фундаментально ломать голову, господин Гордон? Уж вы меня извините за прямоту, но даже если вы додумаетесь до чего-то путного, речь ведь все равно идет исключительно о МОЕЙ шкуре. И мне решать, как именно ею распоряжаться…
—
Не стоит, господин Мишин, демонстрировать передо мной свою отчаянную храбрость… — Гордон высокомерно поджал губы. — Поверьте мне на слово: ваше присутствие здесь, в этом доме, вовсе не тот случай, а я — уж тем более не тот зритель, на которого следует производить впечатление. Таких как вы, причем значительно покруче, я видел сотнями.
—
На вас это не действует, да? — Глаза Витяни налились кровью и он непроизвольно подался вперед. — Вы умнее всех на свете? Хитрее, расчетливее? Богом избранная раса, которая настолько поверила в эту метафизическую чушь, что изначально готова причислить к перлам мудрости любую ерунду какого-нибудь бакалейщика или торговца примусами?! Хотите, я скажу сейчас, кто вы такой на самом деле, господин Гордон?
—
А зачем? — совершенно искренне удивился Гордон. — С какой целью? Надеюсь, вы не собираетесь меня оскорблять — с вашей стороны, это было бы неуважением к человеку, по возрасту годящемуся вам даже не в отцы — в деды. Да и потом, это крайне неосторожное намерение — вы ведь не знаете, кто я такой. О, вот видите, вы уже немного остыли! Стало быть, сейчас попытаетесь угадать мой пост в Моссаде, верно? Только особого ума, Мишин, здесь не требуется. Понятно, что человек в моем возрасте может выполнять в этой организации единственную функцию — шефа, начальника. Кстати, и в этом случае у вас нет никаких гарантий в том, что я действительно возглавляю израильскую внешнюю разведку. А может быть, я — БЫВШИЙ большой босс, а ныне обычный пенсионер, который по старой памяти изредка консультирует начальство по некоторым вопросам?
—
Вы не похожи на консультанта-общественника, — мрачно процедил Мишин.
—
Почему?
—
Слишком уж нахраписты…
—
Умница, — вяло улыбнулся Гордон, — На это у тебя мозгов хватило. Жаль, что их не хватило на другое, чтобы понять куда более важную вещь — ЧТО именно стоит за моим желанием встретиться с тобой, Виктор Мишин. Надеюсь, ты догадываешься, что я не веду светский образ жизни и не коротаю вечера в обществе бывших советских офицеров разведки?..
—
Чего вы от меня хотите, господин Гордон?
—
Послушай меня внимательно, мальчик, — Гордон придвинулся к ломберному столику и неожиданно накрыл своими узловатыми пальцами руку Витяни. — Твои папа с мамой еще только пошли в школу, когда я уже подкладывал взрывчатку — не пластиковую, заметь, а самодельную, из толовых шашек, сработанную так топорно, что она в любой момент могла разорваться прямо в руках, — под днища английских «виллисов». Вот этими руками, прокравшись ночью в лагерь палестинцев, я одним ножом вырезал почти сорок спящих боевиков и отомстил за свой мошав и своих товарищей, которых за неделю до этого палестинцы также перерезали глухой ночью, по-воровски, когда два семнадцатилетних мальчишки, которым было поручено стоять на дозоре, просто заснули. Я уже прожил свою жизнь, тогда как ты ее только начинаешь. Я знаю ей цену, тогда как ты ею еще играешься, не без кокетства поглядывая на себя со стороны… У меня в роду все долгожители, господин Виктор Мишин. Моя бабушка по материнской линии, старая еврейка из Вильно, будучи абсолютно здоровым человеком, умирала на моих руках в возрасте 94 лет от тривиальной, неотвратимой старости. И сейчас я очень жалею, что ты не видел, как из последних сил она буквально цеплялась за жалкие остатки жизни, как хотелось ей хоть на час, на минуту продлить свое существование на этой бренной земле… Никогда не делай двух вещей, Мишин: не разбрасывайся деньгами и не швыряйся собственной жизнью. В первом случае тебя будут ненавидеть друзья, во втором — Бог. И еще: не болтай лишнего, не говори, чего не знаешь. Мой народ никогда не пользовался особой любовью, зато горя хлебнул практически за всех. На моих руках немало крови, но беззащитных я не убивал никогда. Хотя, порой, очень хотелось — что правда, то правда. Но всякий раз я вспоминал, как беззащитны были мои братья и сестры, которых вели в газовые камеры и на виселицы, и останавливал собственную руку. Тебе вовсе не обязательно молиться на мои мозги — я и без твоих молитв додумаюсь, уж ты не сомневайся! Но если я ПОПРОШУ тебя, то ты поедешь туда, где тебя ждут, и сделаешь то, чего от тебя потребуют. Без угроз. Без подписей и клятв. Как человек…
—
Почему вы в этом так уверенны? — тихо наливаясь злобой, прошептал Витяня. — Что дает вам право считать, что я, ваш враг, офицер советских органов государственной безопасности, давший присягу своей Родине, стану СОЗНАТЕЛЬНО работать против нее? Вы вообще в своем уме, господин Гордон?
—
Посмотри на себя в зеркало, Мишин! — Голос Гордона звучал ласково и вкрадчиво, он слово гипнотизировал Витяню. — Ты весь изломан внутри. Тебя предали, оболгали, тебя использовали…
—
Это мое дело, — угрюмо отрезал Мишин. — Мое и их. Это дерьмо, которое я буду есть один, ни с кем не делясь. Вам-то что до этого?..
—
Ты хочешь быть одновременно и суперменом, и обычным человеком, — продолжал Гордон, никак не отреагировав на последнюю фразу Мишина. — Тебе нужен дом, нужна семья, тебе необходимо уважение к себе и хотя бы капелька любви к ближним… Ты не хочешь быть зверем, но, поскольку тебе не оставили иного выхода, ты убеждаешь себя в том, что другая жизнь тебе не дана. Ты обманываешь себя, Мишин! И хочешь обмануть меня. Я готов принять любую позицию, но ПОЗИЦИЮ,
