женский голос информатора. — Мадам Джозефина Сават, вас просят срочно пройти на посадку в самолет, секция номер 37!»
Я вздрогнула и оглянулась: упомянутая в радиосводке секция напоминала станцию метро «Краснопресненская» в 0.55 с пятницы на субботу — вокруг не было ни единой души. Резко поднявшись, я машинально попыталась одернуть короткую — сантиметров на пятнадцать выше колен — юбку, потом вспомнила, что это невозможно даже теоретически, представила себе вдруг, как в таком наряде я появляюсь в родной редакции, внутренне передернулась и поплелась к стеклянным дверям на фотоэлементах, над которыми призывно мигало зелеными буквами матричное табло: «Авиакомпания «Пан Америкэн». Рейс 154. Нью-Йорк — Кайенна».
…Очевидно, я заснула сразу, едва только, переборов длившееся ровно секунду желание немедленно рвануть в туалет и смыть с лица косметический кошмар, откинулась в удобном кожаном кресле и закрыла глаза. Я словно провалилась в бездонную пропасть. Впервые за долгое время мне абсолютно ничего не снилось, можно было смело вычеркивать из своей жизни эти три часа полного отключения от действительности, ставших, очевидно, реакцией на пережитое в аэропорту.
Проснулась я от легкого прикосновения к локтю.
—
Мадам, вы не будете обедать?..
Голос был мужской, приятный, и я, не открывая глаз, подумала, что в моем нынешнем состоянии, после двух недель беспрерывного общения с садисткой Паулиной, стюард — это все- таки лучше, чем даже самая распрекрасная стюардесса.
Открыв глаза я увидела сидящего через одно пустовавшее соседнее кресло мужчину лет сорока пяти в очень дорогом костюме из гладкого серого твида, строгой голубой сорочке и вязаном черном галстуке. Подперев массивный подбородок ладонью, полуобернувшись, он с таким откровенным любопытством рассматривал меня широко расставленными, ярко-зелеными глазами, смотревшимися на изрядно потертом жизнью лице мужчины как чужеродный элемент, словно я появилась в «Каравелле» не как все пассажиры, через ствол телескопического трапа, а уже во время полета, таинственным образом просочившись через толстые стекла иллюминаторов.
—
Простите, что я потревожил ваш сон, мадам, — на безупречном французском поставленным баритоном диктора провинциального радио сказал мужчина. — Но только что всех пассажиров попросили подготовить столики для обеда, и я подумал…
—
Вы всегда проявляете такую заботу о незнакомых женщинах или исключительно в самолетах? — поинтересовалась я и тут же прикусила язык.
Мужчина с зелеными глазами мне сразу же активно не понравился. Очевидно, мое подсознание восприняло его как потенциального охотника за «наживками». Да и обстоятельства моего пробуждения особого доверия не вызывали. Это только в книгах и импортных кинофильмах твоим попутчиком становится по-настоящему интересный мужчина или обворожительная дама. В жизни же, как правило, буквально все происходит иначе. Помню, у меня в отделе одно время практиковались двое молодых, очень прытких и способных репортера, заканчивавших в то время факультет журналистики МГУ и мнивших себя, как, впрочем, все их сверстники, непризнанными гениями, которым надо только получить «корочки» штатных сотрудников газеты, после чего сразу же приступать к методичному уничтожению редакционных мастодонтов. Однажды, в порыве откровенности, оба признались мне, что когда ходят в кино, то неизменно покупают билеты «через один». То есть эти повесы брали, к примеру, билеты в один ряд, но на 15 и 17 места. В наивной надежде, что на шестнадцатом окажется хорошенькая девица, с которой можно будет завести легкий кинофлирт. Характерно, что ситуацию, при которой вожделенная девица просто посылает их на три буквы, эти прыщавые и амбициозные ребятишки с потными ладонями сексуальных романтиков и наполеоновскими планами реформаторов советской прессы даже не рассматривали. Так вот, по признанию несостоявшихся «акул пера», в кресле между ними с удручающим постоянством оказывались либо древние старушки с пакетиком дешевых карамелек под названием «Морские камушки», либо мужчины с внешностью уголовников, выпущенных на свободу по амнистии.
«Молчи! — вспомнила я Паулинины наставления. — Не открывай свой рот! Если с тобой хотят завести знакомство, помни: женщина, скрывающаяся от преследований советской разведки, никогда не станет непринужденно флиртовать, а уж тем более, пикироваться, с незнакомым мужчиной. Она должна быть НЕЗАМЕТНОЙ. Твой почерк, Валечка, уже изучен и проанализирован на твоей родине досконально. И чем настойчивее тебя будут охмурять, тем незаметнее ты должна казаться. Помни об этом…»
—
У вас какой-то странный акцент, — начисто проигнорировав мой вопрос, сообщил незнакомец. — Вы, наверное, парижанка, я угадал?
—
Была парижанкой, — пробормотала я. — Просто много лет прожила в Новом Орлеане…
—
А в Гвиану по каким делам?
—
По делам.
—
Бизнес?
—
Ага. Хочу наладить торговлю рабами.
—
Остроумно! — улыбнулся мужчина и протянул мне через кресло широкую ладонь. — Позвольте представиться, Седрик Бошар.
—
Джо, — мне ничего не оставалось, как пожать протянутую ладонь.
—
Джо? — Бошар удивленно вскинул брови. — Какой- то американизм, я угадал?
—
Сокращенное от Джозефины.
—
Понятно…
Чувствуя, что этот незапланированный диалог готов вот-вот перейти в позиционное русло, я демонстративно отвернулась к иллюминатору.
—Я вам неприятен?
Этот наглый по форме вопрос прозвучал с чисто французским изяществом. Сам тон, которым он был задан, его абсолютная естественность почти сразу же убедили меня, что кем бы на самом деле ни являлся мой очередной попутчик по заоблачным высям, русским он не мог быть по определению. Должны же в конце концов существовать на свете вещи, в которых я разбираюсь лучше Паулины?!
—
А вас это удивляет? — спросила я, не отрываясь от окна и чувствуя внутри, где- то под грудью, прилив острого остервенения.
—
Естественно, удивляет!
—
Вот как?! — Таких наглецов я не встречала уже давно. В одну секунду презрев все наставления великой провидицы Паулины («если он не русский, — подумала я, — с какой стати мне его бояться?»), я повернулась к Бошару, испытывая колоссальную внутреннюю потребность посадить этого упакованного в серый твид воздушного героя-любовника на его истинное место. — Хотите, я перечислю для начала три причины, по которым вы мне не просто неприятны, а даже антипатичны?
—
Обожаю критику! — пробормотал Бошар, устраиваясь в своем кресле поудобнее. Со стороны могло показаться, что этот болван рассчитывает услышать в моем исполнении колыбельную песню, под которую сможет побороть одолевавшую бессонницу.
—
Извольте, — я выдавила из себя змеиную улыбку и, по-моему, даже зашипела. — Вы регулярно красите волосы слабым раствором басмы и еще какого-то химического красителя. Это первая причина. Вы также регулярно закапываете себе в глаза атропин — от этого ваш взгляд, как вам, видимо, кажется, приобретает утраченную моложавость и безнадежно потерянную сексуальную пронзительность. И третье: вы совершенно бессильны в борьбе с методично разрастающимся животом, а потому, заправляя рубашку в брюки, чуть выпускаете ее поверх брючного ремня, чтобы скрыть унизительную, с вашей точки зрения, припухлось, вызванную многолетним чревоугодием и пристрастием к домашнему печеному. Резюме, сударь: вы активно и — поверьте на слово зрелой женщине! — совершенно безнадежно боретесь со своим возрастом. И в этом стремлении вызываете даже не антипатию, а просто жалость. Ибо если вы не понимаете, что СУТЬ настоящего мужчины составляет отнюдь не внешность, стало быть, жалкие остатки вашей былой привлекательности, которые вы заботливо драпируете в дорогую одежду, — это ваш
