— Ну! — кивнул Витяня. — Теперь его фотка украшает загранпаспорт туда! — он выразительно поднял глаза к потолку.
— Ты о ком? — едва шевеля губами, спросила я. Внутри у меня все похолодело.
— Не знаю. Знакомиться времени не было. Купе в этих вагонах маленькие, темные, не то что у нас… Только за горло схватить успел — тут же пришлось прощаться. Маленький такой, узкопленочный весь…
— Батый?
— Или Мамай, — пожал плечами Мишин. — Какая разница?
— Так это ж твой дружок, Витяня, а не мой! — осознав, что с Юджином все в порядке, я откинулась на спинку кресла. — Из твоей неповторимой конторы, чтоб она сгорела дотла!
— Да ты не переживай, — театрально вздохнул он, — на Лубянке их еще до хрена!.. И давай общаться, времени не так много…
— Что тебе нужно на этот раз?
— Хочу передать кой-какие инструкции.
— Не мог до гостиницы дотерпеть?
— Опасно. Матвей-то говнюк, но хитрован, да и ребята с ним — не промах. Может не остаться времени для маневра. А мне, как назло, нужно слегка поманеврировать. Вот ты мне и помоги…
— Витяня, ты форменный кретин! Они за твоей головой сюда прилетели. А ты, вместо того чтобы рвануть куда-нибудь в Антарктиду, к пингвинам, шныряешь буквально у них под носом…
— Сейчас пообщаемся — и рвану, — спокойно пообещал он. — Ты, Валя, только послушай меня внимательно. Это ведь касается и тебя. Так вот… — Мишин без спроса вытянул сигарету из моей пачки и закурил. — Разговаривать со мной коллеги мои сердечные не собираются. Их ведь как обучали: враг на мушке — ушки на макушке — пиф-паф и в дамки…
— Можно подумать, что тебя учили гладью вышивать, — буркнула я.
— Стало быть, увидев меня, — продолжал Мишин, словно не заметив моей реплики, — они с ходу начнут палить. И знаешь почему?
— Большой секрет!
— Потому что думают, что, кроме собственной жизни, мне торговать нечем.
— А есть чем?
— О! Подошли наконец к сути дела. Ты знаешь, что такое «крот»?
— Как же, из «Дюймовочки»…
— «Кротами» называют агентов, — терпеливо продолжал Витяня, — которые много лет живут на территории противника, глубоко внедрились в общество, устроились на важные объекты и передают в центр исключительно ценную информацию. «Кроты» — одна из самых охраняемых тайн любой спецслужбы. КГБ — в первую очередь. Потому что идиотов, сочувствующих социализму, на земле как собак нерезаных… Короче: ты должна как можно быстрее сообщить Тополеву об этом нашем разговоре.
— Он не поверит.
— А труп Мамая? Полиция обнаружит его на рассвете. Да и шеф твой подтвердит, когда отдышится. Скажешь Тополеву, что у меня есть досье на несколько десятков наших «кротов» в Западной Европе и Латинской Америке. Последнее подчеркни особо, поскольку Латинская Америка — Матвеева слабость. У него там большой червовый интерес…
— Любовницы, что ли? — я представила себе наканифоленного Тополева в объятиях знойной бразильянки и почему-то развеселилась.
— Ага, любовницы, — хмыкнул Витяня. — В сенатах и конгрессах… Так вот, скажи ему, что досье это в надежном месте и что если с моей головы упадет хоть волосок, оно моментально перекочует к американцам либо французам.
— А если Матвей догадается, что ты блефуешь?
— А с чего ты взяла, что я блефую?
— Потому что если б у тебя были такие досье, ты не стал бы пасти меня в Орли и шантажировать гнусными снимками… Ты бы просто вышел на людей ЦРУ и предложил им эти сведения в обмен на свою жизнь. Уверена: при всем желании оторвать тебе башку они бы согласились…
— Предлагал уже, — сказал Мишин. — Но ты недооцениваешь мою башку. Оказалась, она им нужнее, чем мои тайны.
— Не могу понять, на что ты надеешься в таком случае. Ну, получишь от Матвея передышку или уберешь еще несколько дубарей. Так ведь главные враги для тебя — чужие, а не свои.
— Кое-какие просветы намечаются. Не Бог весть что, но все же… Короче, единственное, что мне сейчас действительно необходимо, — это не играть с Тополевым в прятки, а сесть и спокойно переговорить.
— Я передам.
— Отлично! Глядишь, мы с тобой, Валентина, покоптим еще небо…
— Знаешь, Витяня, у меня в голове сейчас полный сумбур… — я с усилием оттянула вниз стекло, и в купе ворвался морозный декабрьский воздух — колючий, неродной, пахнущий прелью и мазутом. Клубы табачного дыма, скопившиеся под неоновым светильником на потолке, рванулись, словно по приказу невидимого командира, в черную бездну за окном. — Многое из того, что происходит вокруг, не просто пугает меня — парализует, превращает в истукана. А ведь еще совсем недавно я была счастлива. Это трудно осознать. Все равно что прийти на свои же похороны, понимаешь?..
Витяня кивнул.
— Но одно я знаю совершенно точно: что бы со мной ни стряслось завтра или через неделю, какой бы ни была моя новая, другая жизнь, страшнее всего мне видеть тебя, Мишин! Можешь мне поверить, это говорит женщина, которая пару месяцев назад вообще не знала, что такое ненависть…
— Пройдет… — усмехнулся Витяня. — Ты ненавидишь не меня, Мальцева, а трамвайные колеса, которые напрочь оттяпали солидный кусок твоей жизни. Конечно, больно. Но ведь трамвай сам по себе не ездит. Его на заводе сделали, над ним провода натянули, и его кто-то водит. Причем по заранее проложенным рельсам, по указанному маршруту. — Он встал и показал пальцем на распластанного редактора: — И этот — такие же колеса, как я. Но его ты, между прочим, жалеешь, вон как рванулась в чувство приводить… Короче — прощай, Валентина. Если дело пойдет как задумано, мы с тобой еще все-таки свидимся. Но это уже — я постараюсь — будет в последний раз. В отличие от тебя, мне предстоит выживать в одиночку.
— Ну да! А мне — в объятиях коллектива?
— Не знаю, как насчет коллектива, — задумчиво пробормотал Витяня, открывая дверь купе, — но, если не сморозишь какую-нибудь глупость, нежные объятия, подруга, тебе обеспечены…
— Что? — спросила я, но дверь уже чмокнула железным замком.
Вскочив с места, я рванулась за Мишиным, зацепилась за вытянутую ногу фундаментально вырубленного редактора, чуть не упала, но сумела удержаться на ногах и рывком толкнула дверь в сторону. Длинный коридор, освещенный дрожащим мерцанием вмонтированных в узорчатые стены ламп, был совершенно пуст.
Вздохнув, я вернулась в купе и склонилась над моим злосчастным шефом, который все еще не подавал признаков жизни. Лицо его казалось белее писчей бумаги. Понимая всю неуместность и даже дикость подобных размышлений, я тем не менее думала о том, с какой же силой и точностью Витяня должен был его ударить, чтобы добиться столь потрясающего эффекта. Ибо мой экс-любовник выглядел как покойник, и, по правде говоря, я, вычеркнув его из своей жизни, не видела большой разницы — будет ли он дышать в ухо какой-нибудь другой женщине или не будет дышать вообще. Но по-человечески разница все же была. Я не могла оставить его в таком положении, не попытавшись оказать хоть какую-нибудь помощь.
Присев на краешек дивана, я осторожно хлопнула его ладонью по гладкой щеке. Потом еще раз, уже сильнее. Он пробормотал что-то и открыл глаза.
— Ну, как ты?
— Закрой окно, холодно… — редакторе трудом сел и сделал несколько глубоких вдохов. — Где этот подонок?
