мощного удара хлипкий автомобильчик отлетел к тротуару и завалился на бок. А Витяня, не без усилий выровняв тяжелую машину, до пола вжал широкую педаль газа и броском направил «мерседес» в противоположную движению сторону — навстречу красному «Жигулю».
Только в этот момент до меня дошло, что задумал Мишин. Не знаю, возможно, с точки зрения профессионала это был очень дерзкий и неожиданный маневр. Что же касается моей реакции, то одно дело читать или смотреть фильмы о том, как шли на таран мужественные летчики времен Отечественной войны, и совсем другое — принимать непосредственное участие в сухопутном варианте этого подвида самоубийства.
До красного «Жигуля», водитель которого, судя по всему, и не думал уворачиваться, оставалось метров двадцать, не больше. Я взглянула на Мишина. Он был абсолютно спокоен, только глаза его блестели, словно он в них что-то закапал. Я поняла, что Витяня ни при каком раскладе в сторону не отвернет. И, поняв это и сразу позабыв обо всех его наставлениях, заорала…
10
ЧССР. Прага
Орала я буквально долю секунды: Витяня, явно решивший повторить на слабо освещенной пражской улице подвиг своего тезки Талалихина, коротко гаркнул на меня, и я сделала то, что на моем месте сделала бы любая женщина со среднестатистической нервной системой, — до боли зажмурила глаза и сжалась в комок, ожидая сокрушительного удара, после которого наступят вечная тишина и покой. Однако ничего страшного, кроме пронзительного скрежета покрышек, я так и не услышала. Когда я рискнула открыть глаза, мы уже мчались по какой-то другой улочке, а Витяня, в характерной для него манере чуть касаясь руля кончиками пальцев, словно боясь подхватить заразу, что-то бормотал себе под нос.
«Пронесло и на этот раз!» — подумала я, однако особого облегчения не испытала.
— А теперь куда? — спросила я, хотя, если признаться честно, меня в тот момент абсолютно не интересовало, что с нами будет. Как я поняла, возможности человека непрерывно реагировать на опасность тоже не беспредельны.
— На кудыкину гору! — Витяня отреагировал вяловато, чувствовалось, что лобовая атака на красный «Жигуль» отняла у него немало сил.
— Они же нас засекли, чучело!
— Да что ты говоришь?!
— Ты хоть знаешь, в какую сторону едешь?
— Представь себе, — Мишин криво усмехнулся. — Чуть меньше десяти лет назад я уже был здесь впервые. И, кстати, по этой улице проезжал. Правда, не на «мерседесе», а на «Т-56».
— Что это?
— Машинка такая. С гусеницами. Вроде трактора, но с пушкой.
— А я и не знала, что…
— Что ты вообще могла про меня знать?! — Витяня плавно завернул на небольшую узкую улочку, с двух сторон обсаженную невысокими елями, присыпанными, словно дешевой пудрой, грязноватым снегом. — Что ты делала в шестьдесят восьмом?
— Училась на втором курсе.
— Сколько у тебя было по диамату?
— «Отл.»
— Во-во!
— К чему это ты?
— А к тому, что я диамат сдавал не в аудитории, а здесь, на улицах Праги. Тут бы даже Карла-Марла срезался, поверь мне!..
— Мишин, оставь в покое Маркса! Нам от машины избавляться надо…
— И что бы я делал без тебя, Мальцева? — Витяня комически развел руками и звонко хлопнул себя ладонью по лбу. — Пропал бы, ей-ей!..
Тем временем улочка уперлась в высокую кирпичную стену. Витяня крутанул руль влево, миновал несколько строений, напоминавших склады, еще раз повернул, въехал в абсолютно глухой переулок и заглушил мотор.
— Все. Конечная.
— Где мы?
— В пятистах метрах от Старой Праги. Самый что ни на есть центр. Городская ратуша, брусчатка, отполированная временем, масса развлечений, рай для туристов, — отбарабанил он тоном усталого экскурсовода. — Вылезай!
Мишин выскользнул наружу и огляделся. С недалекой улицы отчетливо доносились звуки городского транспорта: короткие гудки, шелест шин о мокрый асфальт…
Мне очень не хотелось покидать уютный салон «мерседеса».
— Вылезай, говорю! — негромко повторил Витяня, не переставая озираться.
Когда я наконец вышла и тихо прихлопнула дверцу, он обошел машину, галантно взял меня под руку и проворковал:
— Как насчет небольшой прогулки по вечерней Праге?
— А вещи?
— Какие вещи?
— Ну, чемоданы…
— А зачем они тебе? — удивление Мишина было совершенно искренним. — Вырвешься — купишь получше. А не вырвешься, так, я извиняюсь, хрен с ними. На Лубянке принимают без вещей.
— Вот так вот — взять и бросить?
— Ага! Это будет наш скромный вклад в строительство чешской модели социализма. Шевелись!..
Прихватив свою сумочку, я постаралась приноровиться к широким, размашистым шагам Мишина. Он шел вперед уверенно, уже не оглядываясь и не сверяясь ни с чем, и мои последние сомнения рассеялись: Витяня прекрасно знал эти места и, видимо, после своей интернациональной миссии на «тракторе с пушечкой» еще не раз бывал в этом городе, который я даже толком не разглядела. Прага открывалась мне с тыльной стороны, как бы из-за кулис.
Пройдя дворами несколько сот метров, мы действительно очутились на очень красивой и, несмотря на позднее время, многолюдной городской площади — ярко освещенной, нарядной и по-домашнему уютной. Тут замысел Витяни выявился во всей красе: затеряться здесь было значительно проще, нежели плутать по окраинам, где каждый человек на виду.
Втиснувшись в самую гущу многоязыкой, стильно одетой толпы, Витяня, не выпуская моего локтя, зашептал мне на ухо:
— Слушай внимательно и сделай все так, как я скажу. Сейчас мы разделимся. У меня есть кое-какие дела, а ты пойдешь вон в тот ресторан с французскими каракулями на вывеске, сядешь за столик, закажешь себе ужин и будешь есть как можно дольше…
— До утра, что ли?
— Заткнись! Мне нужен час, возможно, полтора. Думаю, управлюсь. А ты сиди и разыгрывай из себя богатую туристку, но постарайся никому не бросаться в глаза. Только садись в угол и обязательно — лицом к входной двери. Лицом, Валентина, а не жопой! Поняла?
— Поняла.
— Если хочешь, напиши открытку другу — тоже какой-то выигрыш во времени. Западные туристки очень любят это дело.
— У меня нет открытки. И друга тоже нет.
— Тогда напиши письмо. На салфетке.
— На каком языке с официантом говорить?
