– Чудно. Знаешь, чего боюсь больше всего? Не знаешь, не знаешь. Сильного обезболивающего у меня с собой нет вообще никакого. Морфин… не знаю, поможет ли? Вот и я о том же, правильно ты киваешь. Держать придется Камиля, сильно держать.
Куминов неожиданно почувствовал холодную каплю, электричеством пробежавшую вниз по спине. Про такой вариант мысли в голову не приходили.
Морфин не помог. Камиль пришел в себя в тот момент, как Саша сделала первый надрез ланцетом. Она не ожидала заражения намного выше такой заметной черноты. Густая, багровая жидкость с почти черными сгустками побежала на земляной пол, когда он открыл разом побелевшие глаза и закричал. Дико, безумно, жалобно.
Он умер через три часа после операции, так и не приходя в сознание. Камиль Джанкоев вновь провалился в темную бездонную мглу в тот момент, когда зубья пилы с хрустом врезались в кость поврежденной руки.
Старший сержант Воронков накрыл ему лицо простыней, что-то прошептав себе под нос. Куминов вышел на улицу, в уже надвинувшиеся сумерки. Сел на земляной бок блиндажа, занесенный снегом, не обращая никакого внимания на холод. Приобнял за плечи ревущую Сашу, у которой в пальцах нервно плясала сигарета. Прижал к себе, ткнувшись носом в теплый, пахнущий земляничным мылом затылок. Гладил по спине, вздрагивавшей и ходившей ходуном под его ладонями. Шептал на ухо, беззащитно смотревшее из-под коротко остриженных темных волос, что-то успокаивающее. Не замечал собственных слов, говорил-говорил-говорил. Ему было страшно оставлять ее одну.
Западные области УкрССР, 19.. год
Заросли рябины, высокие, густые, закрывали поляну со всех сторон. Ягоды алели, облепив ветви, тяжелые, гнущие их к земле. Некоторые осыпались, на радость крох-свиристелей, синиц и прочей мелочи. Верх, самый лакомый кусок, оккупировали важные дрозды-рябинники, не подпуская никого. Благодатное и радостное время, крохотный отрезок, что сменится мягкими зимами с буйством белого кружева. Скоро, совсем скоро яркие звезды буду сверкать в черном небе, предвещая морозы, но не сейчас. Сейчас здесь царствует буйство угасания засыпающей природы. Осень…
Осень, осень в Карпатах прекрасна. Такой красоте позавидуют любые Швейцарские Альпы в компании с кленовыми лесами Британской Колумбии[23] . Пусть Карпаты – и не самые высокие горы, но и этого хватит, чтобы заставить замереть на месте любого, даже не склонного к созерцанию прекрасного, человека.
Буйство красок, легкое и чарующее. Красные, оранжевые, пурпурные, желтые, зеленые. Насколько хватит глаз, насколько широк горизонт. Безумно чудесная палитра веселого и любящего жизнь художника, ненароком упавшая откуда-то с неба. Кристально чистые реки и ручьи, звенящие на каменных перекатах. Вода в них ледяная, такая, что зубы сводит, но вкусная, господи ты Боже Иисусе Христе, есть ли где такая вкусная вода? Край, созданный на радость людям, благодатный и добрый, чудесный, полный очарования самой жизни. Тишь, гладь да божья благодать, одним словом. Карпаты…
Заросли веток, усыпанных алыми ягодами, не церемонясь, раздвинула крепкая мужская рука. Дрозды вспорхнули последними из птиц, подняв возмущенный треск. Человеку было наплевать на них. Теперь уже было наплевать…
Он пригнулся, проходя под деревьями. Одна ветка, видно, надломанная ветром, не отодвинулась в сторону полностью, задев лицо острым надломом сучка. Царапина, глубокая и длинная, прошлась по лбу белой отметиной. Потом, разом, набухла изнутри красным, робко двинувшимся к ее краям. Первая капля несмело качнулась через разошедшуюся в стороны кожу, побежала вниз по скуле, смешавшись с потом, чьи дорожки прочертили светлые следы на запыленном лице. Мужчина не обратил на это никакого внимания, идя вперед.
Шаг… шаг был не мирным. Мужчина шел, сам того не замечая, не так, как должны ходить люди. Стоит лишь приглядеться, и станет видно, как ходят люди. Ну… примерно: цокают по тротуару металлом набоек молодые (и необязательно) красавицы в юбках, длиннополых пальто по фигуре. Бежит, не глядя вниз, перепрыгивая там, где убиться можно, пацанва в кожаных легких спортивных туфлях, кедах, сандалиях или даже босиком. Важно и неторопливо идут степенные и деловые взрослые, твердо ставя модные в этом году остроносые модельные ботинки. Печатая шаг, вбивая в мостовую каблуки, идут военные.
Появившийся на поляне человек шел не так. Крался, осторожно опуская подошвы высоких кожаных сапог с толстой подметкой в жухлую траву и листву. Сам не замечая, механически двигал носком, прежде чем перенести вес тела на него. Да и одет он был не в теплое модное пальто. Или, к примеру, в кожаную куртку, прорезиненный плащ и теплые штаны, какие любили носить местные лесники.
Костюм цвета хаки, теплая куртка в разводках защитной раскраски. Толстый кожаный пояс, увешанный подсумками из брезента. Переброшенный через грудь ремень автомата с круглым диском в приемнике. Вязаная черная шапочка на голове. Впрочем, сейчас, когда он вышел на поляну и остановился, шапочка была в ладони, крепко ее сжимавшей. Человек смотрел прямо перед собой, на большую плиту, стоявшую посредине. Врытую глубоко, вошедшую в землю так, что не вытащить. Если только сильно не захотеть. Да и тогда… хотя сейчас это было неважно.
Было тихо, абсолютно тихо. Или это только казалось? Для него сейчас это было неважно. Он давно перестал чего-либо бояться. Тем более что сзади шли двое, друзья, практически побратимы. Он знал это, хотя и не слышал их шагов. Или не хотел слышать. Но и это сейчас было неважно. Важна была лишь темная поверхность камня перед ним. Мужчина двинулся вперед, медленно, нехотя, заставляя и ломая себя, гоня вперед. Он ничего не боялся, это было правдой. Подтвердить это могли многие. Но сейчас ему было страшно. Глаза, которые никогда, несмотря на немолодой уже возраст, не подводили, не хотели замечать очевидного. Длинный ряд надписей, который кто-то высек на камне, ускользал, уходил в сторону, размазывался. Ему просто было страшно прочесть их. Но иногда приходится делать то, чего совсем не хочется. Иногда необходимо заставить самого себя решиться на самую малость.
На всего один шаг вперед, бросившись с головой в черноту омута, чтобы доказать друзьям, что и ты можешь.
На один шаг, грудью заслоняя ту, что держала тебя под руку, так доверчиво и смотрела тебе в глаза, никого на свете не боясь.
Когда все вокруг лежат, вжавшись лицами в землю, осыпаемые комьями земли и воющими осколками от разрывов мин.
Когда стоит прочесть ряд строчек, несущих в себе правду о тех, кого мечтал еще раз хотя бы увидеть…
Мужчина сделал шаг, опустившись на колени, наплевав на врезавшиеся в кожу через плотную ткань сухие ветки, гальку, которой был присыпан камень. Протянул руку, легко коснувшись надписей, моргнул…
Мама отправила его к сестре, в Москву. Почувствовала ли что-то или случай? Кто сейчас сможет сказать? Лева был послушным мальчиком, да и как можно ослушаться родителей, которые хотят только добра. Мечта, она тоже была, куда же без нее. Университет связи, самый лучший, самый известный. Жаль было уезжать, не хотелось. Семнадцать лет, кровь бурлит. Анна, соседка по улице, стройная, загорелая, полногрудая, вся в вихре густющих черных кудрей. Ну и мама, конечно, отец, младшие братишки и сестра. Пусть и старшая, но любимая. Уехал, с одним полупустым чемоданом, встав на подножку вагона, махал им, пока было видно. Впереди целая жизнь, и он вернется, и все будет хорошо. Вернулся, вернулся…
Они въезжали на главную улицу в реве двигателей и облаках пыли. Машины шли непрекращающимся потоком. Стальной лентой, вонявшей бензином, солярой, маслом, порохом, кожей, дорогой и смертью. Они шли пешком, катили рядом велосипеды. Облепляли броню танков, гоготали в кузовах грузовиков и гусеничных бронетранспортеров. Подгоняли лошадей, тянущих орудия и повозки
