на ветер и песок, который занесет следы протекторов. Кстати, любопытно узнать: в этих краях есть адвокаты или их отменили? Впрочем, местные методы ведения судопроизводства и участие в них адвокатуры не имеют никакого отношения ни к судьбе Зубова, ни его спутников. Подхватив фляжку, карабин и сумку с мобильным телефоном, он поднялся и прошагал около километра. Мог бы никуда не ходить и не делать большого секрета из разговора с Олейником, но почему-то не хотелось оставаться рядом с людьми, не хотелось смотреть в глаза Пановой, на ее лицо, грязные бинты на голове, на кровоподтек на скуле.
Всю дорогу она и двух фраз не сказала. Когда пришла в себя, попросила воды, потом смотрела в темноту степной ночи, на степь, убегающую под колеса «уазика» и молчала, но вскоре снова задремала. Лучше бы она материлась, крыла Зубова и Суханова последними словами, но только не молчала. Ближе к утру у нее поднялась температура, Лена впала в забытье.
Зубов размотал кабель антенны, подключил съемные аккумуляторы и убедился, что спутниковый телефон в порядке. На корпусе аппарата засветился дисплей, появились цифры набранного номера. Голос Олейника оказался бодрым, будто он уже вернулся с утренней пробежки в парке, принял контрастный душ и глотнул обжигающего кофе.
– Не вешай нос, все не так уж плохо, – сказал Олейник, внимательно выслушав собеседника. – Вы живы – а это главное. И девчонка нашлась. Про то, что случилось прошлой ночью, она забудет через неделю. Всякое бывает, особенно в этих диких краях.
– Мы облажались, – Зубов смотрел на кончик сигареты, быстро тлеющей на ветру, и думал о чем-то своем. – Но почему нет никаких известий от твоего человека? Он должен позвонить, сказать хоть что-то. Хотя бы слово, полслова…
– Да, должен, – голос Олейника сделался глухим. – Но известий нет. Я боюсь, что и человека тоже нет. Батыров хитрый сукин сын. Мой парень мог как-то проколоться. Не знаю как. Но если бы он остался в живых, то обязательно связался со мной.
– Значит, шансов нет? – переспросил Зубов, хотя и так знал ответ.
– Ну, не достали мы Батырова, ему повезло, а нам нет. Наша затея накрылась. Ну, и что с того? Стреляться теперь что ли? Вам надо возвращаться домой. Для начала избавьтесь от оружия и взрывчатки. Закопайте все – и дело с концом. Ничего не забудьте, ни единого патрона. А потом отправляйтесь в условленное место, в «Первомаец». Там разживетесь повозкой и заберете авиационный бензин в бочках. Останется заправить самолет и вылететь обратно.
– Обратно, – механически повторил Зубов.
– Обещаю, что в Москве у вас будет много неприятностей из-за этой петрушки с самолетом. Возможно, вас на какое-то время засунут в следственный изолятор. Придется многое объяснить. Но я найму хорошего адвоката, найму двух, трех, десять адвокатов. Если Панова не выдвинет против вас обвинений, а она этого не сделает, вы ведь ей жизнь спасли, все закончится не так уж плохо. В пиковом случае вы с Суханов получите по трешнику. И то условно. Но это, поверь мне, лучше, чем безымянная могла на краю света.
– Значит, мы сдаемся?
– Иногда надо отступать, Леонид. Как говориться, на заранее подготовленные позиции. И обдумать тактику дальнейших действий. Если пулю для Батырова еще не отлили, то ждать осталось недолго. А наши шансы… Ну, попробуй рассудить здраво: мне приблизительно известно место, где сейчас Батыров. Приблизительно – это в смысле плюс минут сто километров. При таких допусках невозможно найти стадо белых слонов, не то что человека. Ты понимаешь это не хуже меня. Делай выводы. Но долго не раздумывай. Если за вами вышлют погоню, то все осложнится.
– Я все понял.
– И последнее: больше сюда не звони. Я уже попал на прицел ментам. От меня просто так не отмотаются. Поэтому это последний разговор по спутниковому телефону. К телефону больше никто не подойдет. Поэтому избавься от своего аппарата, он больше не понадобится. На этом все. Делаю удачи, Леонид.
Зубов дал отбой и отсоединил аккумуляторные батареи.
Нужный Девяткину дом находился на окраине Люберец. Шестиэтажное здание, построенное полвека назад, казалось, еще спало, когда он поднялся по лестнице на третий этаж и позвонил в квартиру, где проживала некая Ольга Кочкина, женщина тридцати шести лет, разведенная, без определенных занятий. Послышался грохот опрокинутого ведра, странные звуки, будто кто-то постукивал резиновым молоточком по дереву. Но вот стук киянки стих, цепочка упала, щелкнул замок. В дверном проеме возникла фигура мужчины на костылях, правая штанина подвязана, голубая майка с логотипом футбольной команды «Спартак» обтягивает впалую грудь и костистые плечи.
– Тебе кого? – из под густых бровей на Девяткина темные глаза, полные недоверия и злости. – Или дверью ошибся?
– Кочкина дома? – Девяткин вспомнил, что в трехкомнатной коммуналке помимо Ольги Петровны проживает пожилой инвалид Павел Евстафьев и бездетная семейная пара, которая в настоящее время проводит отпуск в Судаке. – Мне бы ее на минутку.
– Ну, предположим, дома, – Евстафьев пошире расставил костыли, давая понять, что разговор с соседкой не состоится, пока лично он не даст согласия на эту встречу. – А тебе она зачем понадобилась?
Евстафьев хотел вставить пару крепких словечек, но передумал, разглядев приличный костюм утреннего гостя и чистые ботинки. Девяткину пришлось вытащить удостоверение и дождаться, пока сосед внимательно ознакомится с документом.
– А, значит, дождалась, сучка. Ну, поделом… Следуйте за мной, товарищ майор.
Евстафьев распахнул дверь, пропуская милиционера в прихожую. Быстро застучав костылями, промчался по длинному коридору в кухню. Предложил присесть у окна на широкий самодельный табурет.
– Я ведь таки и знал, что этим кончится, – прошептал он, наклоняясь вперед. – К тому все и шло.
– Чего шло? – не понял Девяткин. Сосед слишком сердит, но на что он сердится, понять трудно. То ли встал не с той ноги, то ли похмелиться не успел.
– Потому что вот здесь у меня все это, ее пьянство и блядство, – ребром руки Евстафьев провел по горлу. – Эти бабы и мужики, которые сюда пачками ходят. Все с бутылками. И все мимо унитаза мочатся, прямо на пол. Слышите, как воняет? То-то…
Евстафьев неодобрительно покачал головой и скорчил презрительную гримасу, давая понять, что сам давно не употребляет, потому что печень она родная, а не колхозная. Лично он больше бутылки уважает футбол. Своей единственной ногой инвалид уже давно ступил на широкий прямой путь трезвости и теперь не собирался сворачивать на скользкую пьяную дорожку.
– У вас наручники при себе?
– Само собой, – кивнул Девяткин. – А молодой парень по имени Эльмурад сейчас дома? Ну, такой смуглый, черноволосый. Рост чуть выше среднего.
– А, этот… Я его Эдиком зову.
– Так сейчас он здесь?
– Вечером я его не видел. Уже неделю где-то пропадает. К этому малому у меня претензий нет. Такой тихий, лишнего слова из него не вытянешь.
Евстафьев скрылся в темной глубине коридора. Девяткин подумал, что инвалид внес коррективы в его планы. Теперь придется сказать Кочкиной, что он мент. В любом случае с этой бабой надо договориться по- хорошему, без шума и крика. Эльмурад Азизбеков, он же Эдик – единственный свидетель того, что случилось два года назад с дочерью Зубова. Он привел девчонку в гостиничный номер, а потом бесследно исчез, не появился на съемной квартире, заочно был отчислен из института. Три месяца назад неожиданно вынырнул в Люберцах, оформив временную прописку у гражданки Ольги Кочкиной.
Чем занимался, на какие доходы существовал Эльмураз и от кого скрывался все это время – неизвестно. Приводов в милицию за парнем не числилось и вообще перед законом он чист. В протоколах, составленных после смерти Зубовой, имя Азизбекова вообще не фигурирует. Если бы не частный сыщик Гаврилов, парень так и остался бы вне поля зрения милиции. Непосредственно к Кочкиной нет претензий по линии уголовного розыска. Женщина она общительная, выпивающая и немного легкомысленная, но за это не сажают. Пока не сажают.
