Красноватое сияние на горизонте тем временем почти исчезло. Он убедил себя, что это и в самом деле всего лишь результат преломления света, и задремал, сломленный усталостью.
Бонье проснулся внезапно, разбуженный душераздирающими воплями часовых, разрубаемых на куски напавшими врасплох полчищами врагов: они выскакивали из песка со всех сторон и наносили убийственные удары чем-то вроде серпов, прикрепленных к рукам.
— Блемии! — закричал Бонье, разглядев закрытые лица, отвратительные татуировки на груди и невиданное оружие.
Жобер стоял посреди лагеря, обнажив саблю, и кричал что было сил:
— Стройтесь в квадрат, в квадрат! Образуйте квадрат, скорее! Скорее!
Но людям не удавалось сбиться вместе, поскольку враги были повсюду, атакуя со всех сторон. Многие, сражаясь с одним противником, получали в спину удар от второго, мгновенно выросшего из песка.
Кто-то пытался вскочить в седло, но лошади, привыкшие к огнестрельному оружию, обезумели при виде этих существ, словно перед ними были свирепые хищники, и с испуганным ржанием разбегались, брыкаясь и вставая на дыбы.
Лишь тридцати легионерам удалось встать квадратом вокруг Жобера, среди них был и капитан Бонье. Плечом к плечу, в два ряда, первый из которых стоял, преклонив колено, второй — в полный рост, они стреляли без остановки, попадая в тела врагов со смертоносной точностью, но энергия и жизненная сила блемиев, казалось, были неистощимы. Многие из них, дважды раненные, снова поднимались и падали под выстрелами, только лишившись последней капли крови. На легионеров, оказавшихся вне квадрата, они бросались стаями, словно дикие звери на добычу, и крики жертв были столь душераздирающими, что Жобер, решив, будто эти чудовища живьем раздирают солдат на куски, приказал стрелять по товарищам, попавшим в окружение.
Борьба оказалась неравной, и хотя земля вокруг была усеяна телами блемиев, Жобер понимал, что жить им осталось лишь несколько минут. Он перезаряжал пистолет каждый раз, когда в магазине оставался последний патрон, не желая сдаваться живым. Ему пришлось воспользоваться и саблей, но нужно было несколько раз проткнуть ею врага, прежде чем тот падал замертво.
Они не кричали, даже получая ужасные раны, — испускали дикий вой, гораздо более страшный, нежели самый душераздирающий крик.
Он видел, как пал Бонье с отрубленной рукой и вспоротым животом, а за ним Патен, которому враг одним взмахом жуткого серпа снес голову. Душа его полнилась ужасом, голова трещала, сердце билось так сильно, что он почти задыхался. Такого с ним никогда прежде не случалось, даже во время самых яростных сражений.
Он подумал: «Вот сейчас!» — увидев, как один за другим погибли последние из его солдат, но в это мгновение воздух прорезали ружейные выстрелы, потом еще и еще, и пустыня огласилась громкими криками и топотом сотен лошадей. Он медленно, словно во сне, обернулся и увидел эскадрон всадников с пурпурным знаменем впереди, показавшийся из-за голубоватого бархана, — то были воины Калат-Халлаки!
Они атаковали блемиев сплошной стеной, так что между конями не оставалось промежутков, а интенсивный огонь накрыл смертоносной волной каждую пядь пустыни. Жобер понял, что каким-то чудом остался невредим, когда эскадрон, обтекая его, погнал врага прочь. Истощив запас пуль, воины схватили алебарды и нанизывали на них блемиев, словно рыб, а потом многие метры тащили их за собой по песку и выдергивали древко, только увидев, что те испустили дух. Они убили всех, потому что ни один не обратился в бегство, не сдался и не бросил оружие, потом собрались вокруг своего предводителя, огласив воздух торжествующими криками. Затем по его знаку поскакали назад, пропав там, откуда появились.
Полковник Жобер решил немедленно двинуться в обратный путь и, бросив последний взгляд на поле боя, не заметил, что один из тысячи барханов, протянувшихся до самого горизонта, имеет слишком правильную форму. Когда он исчез из виду, поднялся ветер и вдали четко обозначилось полусферическое строение, гладкая базальтовая поверхность которого блестела на солнце.
Ему понадобилось почти четыре дня, чтобы вернуться в Калат-Халлаки; узрев наконец чудесный оазис, сверкавший на солнце, словно драгоценный камень, с серебристыми каналами и источниками, с пальмами, тяжелыми от плодов, покачивающимися на ветру и тянущимися к самому небу, с детьми, играющими на берегу пруда, он не мог сдержать слез.
— Что ты теперь будешь делать? — спросил старик, увидав его, измученного, истекающего кровью, с обгоревшим лицом и губами, растрескавшимися от зноя. — Как вернешься домой без своих людей? Как расскажешь об их гибели?
— Я выполнил свою миссию, хотя и чудовищной ценой, — ответил Жобер. — Теперь я знаю, что скрывается в тех краях пустыни… а не хотел верить…
— Верить во что?
— В легенду. В легенду о блемиях. Как такое может быть, Господи, как такое возможно?
— Ты ничего не знаешь, — возразил старик, — а значит, твоя миссия провалена. Ты потерял всех своих людей, и тебе не о чем доложить по возвращении.
— Не о чем? — удивился Жобер. — Я видел чудищ без лица, способных прятаться в песке, словно скорпионы, наносящих смертельные удары после того, как пули дважды, трижды пронзали их тела… И ты говоришь, что я не выполнил свою миссию?
— Нет, — промолвил старик, — потому что ты не знаешь, кто эти существа на самом деле и как они живут в том ужасающем месте, где нет ни воды, ни растений, ни животных. Ты не знаешь, кто они такие, о чем думают, способны ли испытывать боль и отчаяние.
— Они чудовища. Чудовища, и больше ничего.
— Все мы чудовища. Мы, живущие в Калат-Халлаки, воспитываем в себе благородные чувства, потому что ни в чем не знаем недостатка: силу солнца умеряет здесь тень деревьев и прохлада вод, пища разнообразна, свежа и изобильна, небо чистое и прозрачное, у нас красивые женщины и дети, наша земля дает по три урожая в год. Ты пробыл в том аду всего лишь неделю, а в твоих глазах столько ненависти, сколько ты не испытал за всю свою жизнь. Блемии же выпекаются в той печи испокон веков…
— Мне знакома подобная философия, мой добрый друг. Я предпочел оставить пустые споры и сутолоку большого города, чтобы жить в суровом безбрежии пустыни. Я — человек, достойный твоего уважения.
— Так и есть, — согласился старик, — поэтому и я говорю тебе, что ты пока еще далеко от истины. Ты когда-нибудь слышал о Башне Одиночества?
Жобер покачал головой.
— Там ты найдешь ответ, если когда-нибудь доберешься до нее. Башня находится за Песками призраков, на границе песчаного моря, но если хочешь моего совета — забудь все, в том числе и Калат- Халлаки. Это слишком жестокая война даже для самого закаленного из солдат.
Жобер промолчал, охваченный слишком сильными чувствами.
— А сейчас спи, — проговорил старик. — Отдыхай. Завтра я дам тебе пищи и еды в достаточном количестве, чтобы пересечь стену песка и засушливый край, отделяющий тебя от твоей земли. Забудь все, что ты видел. Скажи своему начальству, что твои люди умерли от голода и жажды. Веди битвы с противниками одного с тобой оружия и рода, забудь Калат-Халлаки и Пески призраков навсегда.
Десмонд Гаррет спал глубоким сном в центре огромной котловины под звездным небом. Потухающие угли отбрасывали на его лицо и кусты, росшие вокруг костра, слабые отблески. Конь пасся невдалеке, время от времени резко поднимая голову и поводя ушами, услышав шорох веток или крик ночной птицы.
Внезапно он фыркнул, несколько раз ударил копытом о камень и тревожно заржал.
Десмонд Гаррет сел, откинув одеяло, и огляделся. Все было спокойно и тихо, даже птицы спали, устроившись между камней и внутри просторных гробниц, выдолбленных в скале. Его взгляд задержался на одной из них — величественном мавзолее с монументальным изукрашенным фронтоном, который поддерживал ряд коринфских колонн из коричнево-охряного камня; внутри, в пустоте, с каждым мгновением все ярче разгорался свет, будто кто-то развел там костер.
Вероятно, какой-нибудь пастух забрел в долину в поисках ночлега, но было уже поздно, и странно, что именно в этот момент он решил разжечь огонь; пламя между тем становилось все ярче, постепенно освещая колонны и стены внутри гробницы, казавшейся устьем печи. Или вратами ада.
