Риме священника, который жил со мной возле храма Дианы». Он знал, что отец, приезжая в Рим, обычно останавливался в пансионе на Авентинском холме, в старой части города, возле древнего храма Дианы. Послание, непонятное другому человеку, для него было достаточно ясным, и, едва сойдя с поезда, он поехал в тот самый пансион, где его отец Десмонд жил в Риме десять лет назад. Даму, заправлявшую этой маленькой гостиницей, звали Рина Кастелли. Это была крепкая, жизнерадостная женщина, любившая поболтать, и, покуда она наводила порядок в его комнате, Филипп задал ей несколько вопросов об отце. Она хорошо его помнила: красивый мужчина за пятьдесят, изысканный, элегантный, но неразговорчивый, все время погруженный в свои книги.
— Вы не помните, встречался ли он с кем-то? Были у него знакомые?
Женщина положила на комод свежие полотенца и лавандовое мыло.
— Хотите кофе? — спросила она и, когда Филипп кивнул в знак согласия, крикнула горничной с порога и присела к столику, сложив руки на животе. — Встречался ли он с кем-нибудь? Ну… — Она пришла в некоторое замешательство. — Синьор, ваш отец был красивым мужчиной, как я уже говорила, очень элегантным, женщины за ним бегали… И потом, знаете, в те времена была такая нищета, я и передать не могу. Не то чтобы сейчас гораздо лучше, но, поверьте, тогда было очень тяжело. Война закончилась совсем недавно. Работы не было, хлеба тоже. Оставалось только мечтать о таком мужчине, как ваш отец. С ним женщина имела шанс неплохо устроиться, и потом он был вдовец…
Филипп поднял руку, останавливая ее:
— Синьора, синьора, я не о такого рода встречах спрашивал. Меня интересуют особые знакомства, ну, чье-то внимание, не знаю, как вам объяснить.
Вошла горничная с кофе, синьора Кастелли налила чашечку своему гостю, и тот сел рядом с ней.
— Особые знакомства, говорите. Ну, если хорошенько подумать, я видела, как он несколько раз встречался со священником, иезуитом. Кажется, его звали Антонини или Антонелли… да, так и есть. Его звали падре Антонелли.
— Он еще жив? — подскочил Филипп. — Вы не знаете, смогу я найти его в Риме?
Женщина глотнула кофе и с наслаждением облизнулась.
— Жив ли он еще? Думаю, да, он был не так уж стар, однако не скажу вам, где его сейчас можно найти. Вы ведь знаете, как живут священники: если начальство велит, нужно слушаться. Его могли перевести или даже направить куда-нибудь миссионером… тут наверняка не скажешь.
— А вы уверены, что он был иезуитом? Это уже стало бы для меня важной отправной точкой.
— Да, синьор, он точно был иезуитом, — подтвердила женщина.
— Почему вы в этом так уверены?
— Только иезуит в двадцатые годы в Риме мог позволить себе под сутаной носить брюки — у всех остальных священников были чулки, как у женщин, и короткие штаны, подвязанные под коленом. Поверьте мне, в брюках я хорошо разбираюсь.
Филипп не смог сдержать улыбку. Он тоже отпил кофе и спросил:
— Синьора, а вы, случайно, не помните имени этого отца Антонелли? С именем и фамилией в Генеральной Конгрегации мне, возможно, помогут его найти и разрешат встречу.
— Имя? Нет, не помню. Хотя, хотя… Ах да. Возможно, я сумею вам помочь. Я очень скрупулезный человек и все записываю. Однажды он ночевал здесь, в гостинице, потому что допоздна засиделся с вашим отцом за работой или разговором, каким — не знаю. Так вот, я наверняка попросила его расписаться в книге посетителей, это для полиции. У меня нет времени искать, но книги эти находятся в кабинете. Я сейчас отведу вас туда, и вы можете изучать подписи клиентов, пока хватит терпения. Это был тысяча девятьсот двадцатый или двадцать первый год, если не ошибаюсь, а месяц — либо сентябрь, либо октябрь. Запаситесь терпением и найдете то, что ищете.
Филипп поблагодарил хозяйку и последовал за ней вниз по лестнице на первый этаж. Женщина провела его в свой кабинет — маленькую комнатку со шторками на окнах и букетом ромашек на деревянном столике.
— Вот, — сказала она, открывая шкафчик. — Все здесь. Устраивайтесь поудобнее. Увидимся позже.
Филипп сел за стол и начал просматривать регистрационные книги — толстые тетради в твердой обложке с мраморным рисунком, перевязанные черной лентой. Он листал их одну за другой, пока в них не стала попадаться подпись его отца, несколько его взволновавшая.
Он вдруг представил себе тот нервный жест, каким отец расписывался, и словно воочию увидел его перед собой: Десмонд Гаррет сидит за рабочим столом, в кабинете, доверху набитом невероятным количеством бумаг, но книги стоят на полках в строгом порядке: латынь, древнегреческий, санскрит, арабский, иврит. Единственное, что он помнил о матери, — это трагические обстоятельства ее кончины и лицо на фотографии, всегда стоявшей у него на столе, где она запечатлена в длинном вечернем платье оперной певицы.
Он всегда считал отца энциклопедистом, способным исследовать глубины прошлого с безупречной логикой, оставаясь при этом открытым для любых гипотез, даже самых рискованных. Это отец наградил его любовью к учению и научным исследованиям, одновременно передав по наследству понимание безграничности непознанного.
Он был по-своему привязан к сыну, относясь к нему с той противоречивостью, что свойственна одиноким мужчинам с их приливами тоски и страданиями о потерянной любви, которые невозможно преодолеть, потому что она уже вне времени.
Когда отец исчез в глубине пустыни, Филипп достаточно прочно стоял на ногах. К тому времени он уже поступил в университет и пожинал первые плоды своей будущей блестящей карьеры, сознавая, что способен пуститься в плавание один, и отец однажды покинет его, не попрощавшись, не сообщив, когда вернется, и вернется ли вообще.
Он потрогал пальцем обозначенное выцветшими чернилами имя единственного человека, имевшего для него значение после смерти матери, и поклялся, что найдет его. У Гаррета был вопрос, ответить на который мог только отец.
Обнаружив его подпись, он стал изучать книги предельно внимательно, пока не увидел имя Антонелли. Джузеппе Антонелли, Общество Иисуса. Синьора Рина не ошиблась. Тот был иезуитом. Все совпадало: священник, который ночевал с отцом под одной крышей. Все просто. Даже слишком. Но он знал своего отца: проблемы возникнут потом.
На следующий день Филипп вышел из гостиницы рано, спустился в долину Цирка Максим и направился по переулку Югарио. Видно было, как наверху, справа, на склонах Палатинского холма, работают археологи, вскоре показались и другие, ведущие раскопки на Форуме, в месте проведения комиций. Новый режим дал мощный толчок раскопкам Древнего Рима, и по всему городу кипели работы по разрушению и реконструкции. Поговаривали об установке мавзолея Августа, о прокладке улицы, долженствующей соединить замок Сант- Анджело с площадью Святого Петра, разрушив древний район Борго, и еще одной, которая пройдет от площади Венеции до Колизея, погубив квартал эпох Средневековья и Возрождения на месте древнего форума Нервы. Филипп Гаррет не понимал, как итальянцы терпят власть, кичившуюся планами по восстановлению их великого тысячелетнего прошлого и разрушающую под весьма спорные проекты значительную часть исторического наследия.
На площади Венеции он сел в коляску и велел отвезти себя в Генеральную Конгрегацию ордена иезуитов, где ему был оказан учтивый, но короткий прием.
— Падре Антонелли? Да, конечно, он несколько лет жил у нас, но теперь его нет в Риме.
— Мне нужно срочно с ним поговорить.
— Могу ли я узнать причину вашей просьбы, синьор…
— Гаррет, Филипп Гаррет. Я француз американского происхождения, вот уже несколько лет живу в Париже и занимаюсь исследовательской работой в Музее антропологии.
— Гаррет? А вы, случайно…
— Да, падре, я сын Десмонда Гаррета, американского антрополога, который десять лет назад вел свои исследования здесь, в Риме, вместе с падре Антонелли. В то время падре был директором Библиотеки Ватикана, если я не ошибаюсь.
Иезуит помолчал, будто силился что-то вспомнить, а потом сказал:
