крольчатиной, достал даже посуду, хотя один эсэсовец предупредил его: «Если мы найдем того, кто спрятал этих девиц, мы его повесим». По словам Маркардта, девушки, покинув Германию, даже присылали ему посылки. Сами они этого не подтвердили; к тому же едва ли эсэсовцы в той обстановке вообще заметили отсутствие беглянок.
Роза отсутствовала все чаще, а потом и совсем исчезла. Поскольку тогда же пропал и Маркардт, сестры Рот и Кенигсберг решили, что они бежали вдвоем. Четверо остальных оказались вовсе без связи с миром. Был уже конец марта, когда на их убежище случайно набрел какой-то немец и удивился, заметив их: «Что это за цветник?» От страха Лиза соврала первое, что пришло в голову – будто они немки и бегут от наступающих американцев. Он недоверчиво осмотрел их наряды, странные прически, заметил их номера. Он прямо спросил, не пленницы ли они, но она стала это энергично отрицать. Немец сказал: «Вам следует быть поосторожнее, потому что гестаповцы уже поймали человек десять беглых и всех убили». Этот человек показался Елизавете сочувствующим, и она решила, что нет иного выхода, как довериться ему. Новый знакомый действительно хотел помочь им и стал приносить еду. Но через несколько дней уже не смог этого делать: ему самому порой нечего было есть. К тому же он боялся, что на него донесут соседи, и сказал девушкам, что больше не сможет их навещать.
Курт Шнайдер теперь оставался последней надеждой. Они стали по ночам по памяти искать место, где он жил. И правда, Эрнестине и Агнес однажды ночью удалось набрести на его жилище. Однако Шнайдер едва сводил концы с концами, да и его хибарка, как он резонно заметил, едва ли могла служить им убежищем. Но он назвал человека, который действительно мог помочь беглянкам. Это был некий Фриц Нирман, владелец бакалейного магазина, человек богатый и благочестивый. Он занимал второй этаж в доме по улице Маркшайде, 15. Этот человек глубоко оскорбился арестом Мартина Нимеллера в Берлине и помогал противникам режима. Шнайдер обещал сказать ему о девушках.
Этот приют мог появиться только в последние дни гитлеровской Германии. Девушки отнеслись к рассказу Шнайдера с недоверием (они и его-то знали плохо, а этого Фрица Нирмана не знали совсем). Но им оставалось только последовать совету и попытать счастья. Нужный квартал, до которого им, наконец, удалось добраться, находился, как они со страхом поняли, неподалеку от главного управления с его знаменитой клеткой. Первыми, кого увидели беглянки в вестибюле дома по Маркшайде, 15, оказались два эсэсовских офицера. Девушки решили уже, что это конец; на самом деле наступил конец их злоключениям. Пожилой Нирман и его супруга уже шли навстречу; их приняли тепло и приветливо, выделили отдельную комнату с выходом на улицу. В доме существовало только одно правило: гости не должны были разговаривать с другими и, по возможности, даже не смотреть в их сторону. Объяснилось и присутствие эсэсовцев. Вот уже целую неделю в коридоре было полно людей в черной или коричневой форме – солдат и партийных чиновников, чья измена поставила их жизнь под угрозу не меньше, чем жизнь беглецов из лагеря. Агнес даже научилась различать знаки различия СС, СД и криминальной полиции. В другое время такое количество ренегатов вызвало бы удивление, но они были слишком поглощены чувством радостного облегчения, чтобы задумываться над подобными вещами. Теперь они спали на чистых простынях, привыкали к нормальной еде и постепенно выздоравливали.
Вскоре бывшие узницы, как и обитатели соседних домов, почувствовали, что где-то поблизости пахнет гарью. Налетов не было, пожара вроде бы тоже, поэтому оставалось только гадать, в чем тут дело. Тогда мало кто был в курсе происходившего в главном управлении фирмы Круппа. Лишь годы спустя Фриц Туббезинг стал откровенно рассказывать об этом. Сейфы Круппа были набиты важными документами, принадлежавшими фирме или имевшими отношение к ее работе. Собрав своих директоров, Альфрид приказал им обеспечить тайную эвакуацию документов. Менее важные могли оставаться в сейфах. Ключи были только у Туббезинга и Шредера. Другую часть документов следовало, составив предварительно их списки, вывезти из Рура и оставить на хранение в разных местах – в одной из шахт в горах Гарца, в двух поместьях барона фон Вильмовски и в пустом замке Болен. (Забежим вперед: план Круппа не удался, союзники нашли все 150 тайников.)
Документы по наиболее щекотливым проблемам собирались увезти в последнюю очередь, и это было ошибкой. Бумаги уже были сложены в подвале, дело оставалось только за транспортом, когда весть о катастрофе достигла виллы «Хюгель». Во второй половине марта началось расширенное наступление, 9-я американская армия быстро продвигалась на восток. Фельдмаршал Модель вскоре был окружен. Армии генералов Паттона и Ходжеса сомкнули клещи вокруг Рура, а генерал Коллинз, командовавший 7-м корпусом, ударил в тыл немецким частям, которые все еще находились на Рейне в районе Кельна. Американцы стремились теперь захватить город Падерборн, на восточной границе Рура. Здесь создавались первые броневые дивизии фюрера, здесь лучшие немецкие специалисты обучали новичков обращению с последними моделями Круппа. Учителя, ученики и машины блестяще отражали острые атаки, но шло ведь концентрическое наступление. 18 апреля американцам удалось окончательно сломить сопротивление немцев в этом районе. В окружении оказались 350 тысяч воинов рейха, больше, чем в Сталинграде, самый грандиозный разгром в военной истории Германии. После восемнадцатидневных боев фельдмаршал Модель, отдав приказ своим разбитым войскам продолжать борьбу, покончил с собой.
Пожалуй, Крупп сам бы с удовольствием застрелил фельдмаршала. Теперь документы спрятать или вывезти было уже невозможно, а среди них имелись чертежи секретного оружия и авуары предприятий, производивших боеприпасы, которые могли бы стать вкладом в возрождение Германии из пепла после второго Версаля. Теперь все это оставалось только сжечь. А времени ничтожно мало. Американская дальнобойная артиллерия уже обстреливала Эссен из Гамборна, города, находившегося всего в 70 милях.
Впоследствии на Нюрнбергском процессе обвинитель Сесилия Гец, комментируя отсутствие документальных улик против Круппа в таких делах, как наказания рабов, переписка с Аушвицем, депортация заключенных в Бухенвальд, преступления Бушмансхофа, заявила: «Конечно, наиболее опасные документы были сожжены до прихода американцев». Возражений не было, и суд отметил, что, «как видно из обстоятельств дела, большое количество документов из архивов фирмы Круппа было сожжено перед вступлением в Эссен войск союзников. Значение этого акта трудно переоценить».
Сожжение документов на одном Паркплац, по воспоминаниям Туббезинга, заняло около одиннадцати часов.
Между тем артиллерийские обстрелы Эссена усиливались день ото дня. Вместо бомбежек по ночам начались дневные налеты штурмовиков. Ходить по улицам стало опасно. Рабы Круппа понимали, что освобождение уже близко. Куда-то пропали эсэсовцы, которые грозились их расстрелять, а за эсэсовцами последовали и худшие садисты из числа охранников. По мере того как исчезали всякого рода Хассели и Герлахи, стали стираться грани между «высшей расой» и «неполноценными». Поль Леду и бельгийский священник отец Ком подружились с местными немцами, которые стали подкармливать заключенных.
8 апреля один из членов правления решил позвонить коммерческому директору завода в Бохуме. Трубку взял американец, хотя Бохум находился в 17 милях к востоку от Эссена. Американцы уже пришли и туда. С этого времени Крупп и Туббезинг приобрели привычку нервозно поглядывать на часы, словно ожидая прибытия противника в Эссен.
В ночь с 9-го на 10 апреля первые американские патрули перешли северную границу Большого Эссена. Немцы из северных пригородов впервые увидели бородатых американских военных, явившихся из страны, в которой, как говорил Гитлер, «жизненные идеи определяются мировоззрением жадных торговцев, которым чужды высшие проявления человеческого духа, такие, как музыка».
Какие бы недостатки ни были свойственны этим пришельцам (а отзывы интеллектуалов во всех европейских странах в следующие двадцать лет были часто не менее язвительными), надо сказать, что они вырабатывали свой национальный характер уже триста лет. У них, между прочим, была одна общая черта с их тогдашним противником – страсть к производительности труда и эффективности. С другой стороны, они питали жалость к побежденным – что никогда не было тевтонской чертой. Еще до прибытия в Рур они слышали об использовании там рабского труда. Теперь они это увидели, Крупп был прав: хотя их собственная страна последней среди цивилизованных наций уничтожила рабство, они отказывались понимать такие явления, как концлагеря. На всех уровнях это вызывало у них активное неприятие. Между тем надо было решать судьбу вчерашних узников, и при штабах корпусов создавались спецподразделения по делам перемещенных лиц.
Сотни, если не тысячи вчерашних рабов бродили по городу в ожидании дальнейшего поворота событий.
