гражданин рейха. Журнал «Культура», с его акцентом на мужественность, породил целое поколение извращенцев. За границей мужеложество иносказательно называли «германским пороком»; самые мужественные мужчины в империи писали друг другу сентиментальные письма. Среди искушенных в анальном и оральном сексе были три графа, три адъютанта кайзера, личный секретарь императрицы, управляющий двора и ближайший личный друг его величества принц Филипп цу Эйленбург унд Гертефельд, который спал с генералом графом Куно фон Мольтке, военным комендантом Берлина. Король Вюртемберга имел любовную связь с механиком, король Баварии – с кучером, а эрцгерцог Людвиг Виктор (брат австро- венгерского императора Франца-Иосифа)… с венским массажистом, который называл его ласковым имечком Люзи-Вузи. В архивах Трешкоу были описания массовых оргий с оральным сексом среди офицеров элитного гвардейского полка. На одной вечеринке в поместье принца Максимилиана Эгона цу Фюрстенберга шеф военного кабинета генерал граф Дитрих фон Гюльзен-Гезелер появился перед кайзером одетым в розовую балетную юбку и с розовыми гирляндами. Генерал, с прямой, как шомпол, спиной, склонился низко в поклоне, затем поплыл в грациозном танце, а собравшиеся офицеры вздохнули страстно и восхищенно. Гюльзен-Гезелер сделал круг, вернулся и предстал перед императором для прощального поклона, а потом, к ужасу Вильгельма, упал замертво от сердечного приступа. Трупное окоченение наступило раньше, чем собратья-офицеры осознали, что негоже хоронить его в юбке. Они измучились, стараясь запихнуть окоченевшее тело в форменную одежду. Тем не менее, все были готовы согласиться, что «он танцевал красиво».
Конечно, берлинская полиция не собиралась арестовывать таких людей. Комиссар криминальной полиции и его начальник, полицейский комиссар по имени Меершайдт-Гюлессем, который следил за криминальным архивом, были решительно настроены защитить империю от сутенеров и дураков гомосексуалистов, которые могли, и часто пытались, шантажировать их лидеров. В педантично расположенных в алфавитном порядке каталогах давались описания поведения самых знаменитых извращенцев и характеристики их партнеров. Генералам и графам, имевшим такие связи друг с другом, ничего не грозило (до тех пор, пока злобный Хольштейн не решил дискредитировать своих врагов в суде, настаивая на проведении четырех публичных слушаний в связи с делом Круппа), а Фриц был в опасности, потому что его протеже были анонимны. Как же поступить? В разгаре решения этой дилеммы Меершайдт- Гюлессем умирает. Согласно его предсмертной воле, изобличающие документы опечатаны и отправлены Герману фон Луканусу, начальнику императорского кабинета по гражданским делам. Завещание предписывало Луканусу передать их на рассмотрение кайзеру вместе с пояснительным письмом от последнего комиссара полиции. Однако предусмотрительность Меершайдта-Гюлессема оказалась напрасной: его величество отказался утруждать себя такими делами. Он не стал взламывать печать. Это дело полиции, сказал он отрывисто, и бумаги были отправлены обратно к Трешкоу. Тем временем Уль набрался храбрости и сказал Фрицу, что постояльцы отеля, так же как и промышленники, вправе быть хозяевами в своем доме. И что он не потерпит вмешательства в его хозяйство. За словами шло дело: он уволил хихикающих и визжащих, оставив Круппа, так сказать, с пустыми руками.
Но ненадолго. Ситуация была намного серьезнее, чем думала полиция. Самый дикий разгул Фрица связан с Капри, где он был за пределами ее присмотра или защиты и где интенсивность оргий нарастала с каждым сезоном. Он полагал, что принял адекватные меры против огласки. Останавливался только в отеле «Куиззизана», хозяин которого, в отличие от Уля, был как терпимым, так и имеющим влияние в местном правительстве. Фриц сделал пожертвования местным благотворительным организациям, построил из конца в конец острова дорогу и посылал подарки всем местным жителям, с которыми встречался. Затем, по словам такого же экспатрианта, он «дал себе волю»; как говорил один из его германских друзей, на Капри Крупп получал удовольствие от веселой беседы, шуток и «более бурных развлечений». Происходило это примерно так. В гроте было устроено что-то вроде террасы, наполненной ароматами. Избранные молодые люди, записанные членами увеселительного клуба Круппа, получали ключи от этого места и – в качестве символа привязанности их покровителя – либо массивные золотые булавки в форме артиллерийских снарядов, либо золотые медали с двумя скрещенными вилками; и то и другое придумано им самим. В ответ они подчинялись его изощренным ласкам под музыку трех скрипачей. Оргазм каждый раз отмечался запуском в небо ракет, и когда мальчики были пьяны, а Крупп кипел страстью, их любовная игра запечатлевалась на фотопленке. Очень неосмотрительно со стороны Фрица. Негативы попали в руки местного торговца порнографией. Владелец концерна повинен и в другом грехе. Из фотографий ясно, что некоторые из его партнеров были просто детьми. Хуже того, его грот – «Эрмитаж брата Феличе» – считался почти священным, а он одевал своих любовников францисканскими монахами, глубоко оскорбляя местное духовенство. Это, похоже, и стало его погибелью, хотя английский писатель, живший на острове, полагает, что итальянские власти решили вмешаться лишь после того, как вспыхнула ревность между двумя юношами и один из них, чувствуя, что Крупп не уделяет ему достаточного внимания, пошел в полицию на материке. Картина скандала довольно туманна. Ясно только, что весной 1902 года после всестороннего расследования на высоком уровне правительство Виктора Эмануила II попросило Фрица покинуть итальянскую территорию и никогда больше туда не возвращаться.
Если бы инцидент на этом и закончился, «пушечный король» был бы свободен в своих действиях. В этом году он не планировал долго оставаться дома. Все шло как надо: его дочери строго соблюдали пасхальный обычай, на следующей неделе ожидалось прибытие кайзера в Меппен на испытания орудий, а потом Крупп собирался открыть ярмарку промышленной продукции Рейна и Вестфалии в Дюссельдорфе, где он выставил бы гигантский 50-ярдовый гребной вал. Он продвигал свою программу с неизменной самоуверенностью. Вильгельм посетил Эссен по случаю столетия вхождения города в состав Пруссии и обменялся с Фрицем знаками уважения. В то лето Крупп побывал на регате в Киле как почетный гость императора. Позже вместе с Эрнстом Хоксом провел полную ревизию финансов концерна, и к сентябрю, когда он отправился в Лондон, чтобы утвердить бессрочное действие договоренности с Виккерсом о выплате процента за взрыватели для снарядов, уверился, вероятно, что неприятности позади. Грот, конечно, был покинут. Его молодым любовникам оставалось утешать друг друга. Даже отправлять им письма с объяснениями было бы безумием. Кроме того, существовали ведь и другие острова. Не было нужды даже слышать опять об этом острове Капри.
Он забыл про прессу. Теперь он стал человеком, заинтересовавшим полицию. Он не был обвинен и осужден, но имелись показания свидетелей, данные под присягой. Порочащие его ужасные фотографии лежали в итальянских архивах – и инспекторы карабинеров не были, как в Берлине, озабочены сохранением его доброго имени. Шесть месяцев официальные круги в Италии обсуждали детали dolce vita Круппа; в конце концов предприимчивые журналисты взялись за проверку фактов и опубликовали их. Скандал разразился, когда Фриц был в Лондоне. Почти одновременно неапольская «Пропаганда» и римская «Аванти» опубликовали пространные сообщения. Передовые статьи сокрушались по поводу совращения детей. Еще вчера Фриц правил своим частным Вавилоном, наслаждаясь лично срежиссированными представлениями, а теперь ему негде было укрыться. Более того, существовала прямая угроза его безопасности в Германии. Из-за этих переживаний он как-то сразу стал хуже выглядеть. Его случайно встретила баронесса Дойчман. У него был такой растрепанный вид, что у нее создалось впечатление, что «он жил в двух маленьких комнатах в маленьком отеле, вообразив, что никто его там не знает и что все думают, что он беден». Как старинный друг семьи, она откровенно сказала ему, что шокирована его таким жалким видом: «Напрасно я умоляла его послать за женой, чтобы она позаботилась о нем и о его здоровье. Он сказал, что желал бы жить… с рыбаками. Это поистине был печальный пример неспособности огромного богатства и влияния сделать человека счастливым».
Замечания баронессы – поистине печальный пример наивности придворных дам: фрау Крупп была последней женщиной на земле, которую герр Крупп хотел бы видеть. По словам более проницательного комментатора, «его, по-видимому, безвредные развлечения внезапно прекратились после этого печального и безобразного эпизода, который был окрещен скандалом Круппа. Он потряс само основание Дома Круппа. Миру поведали о шокирующих подробностях, которые следовало похоронить, а именно: что величайший в мире баловень фортуны был преступником согласно законодательным актам его собственной страны. Столь же тревожащим было неожиданное открытие того факта, что могущественный маленький человек, целомудренный и банальный, как думал когда-то его отец, на самом деле ведет двойную скрытную жизнь».
Теперь, когда новость стала достоянием гласности, могло последовать все, что угодно. То, что
