«КамАЗ» с тротилом. Ровно пятьдесят человеческих жертв. Ночью установки «Град» накрывали залпами окрестные холмы. Утром, на границе с Ингушетией, очередное нападение на военную колонну. Информации о погибших пока нет — Асланбек переводит нам новости на чеченском. Местное радио спокойно. Звучит молитва, затем российский попе.
Машина едет к набережной Сунжи, за площадью Ленина. От памятника вождю революции остался один металлический штырь. В городе Грозном много убитых монументов. В их числе — взорванный памятник создателю Чеченской Красной Армии, «красному мюриду» Асланбеку Шерипову и его товарищам — Николаю Гикало и ингушу Гапуру Ахриеву. Место, где он стоял, некогда называлось площадью Дружбы народов Вокруг нас пустыри и руины. Центр города. Здесь был парк знаменитого Института нефтепромышленности. От известного во всем Союзе вуза остался бетонный каркас. Красивые, новые корпуса — их можно видеть на довоенных съемках — сгорели дотла. Где-то за ними — подорванный драмтеатр. Уже за рекой, слева, республиканский Дом Радио — одинокая стена с зияющими отверстиями. По проспекту Ленина фланируют БТРы, армейские и омоновские машины. Длинная широкая улица с многоквартирными домами застройки восьмидесятых. Все разрушено и не заселено. Очередная проверка документов. На стенах можно рассмотреть надписи-граффити. Очень приличные, в Чечне не принято материться. Какого-то Юсуфа называют агентом ФСБ. Несколько фраз про дембель. Нецензурно про «чехов» — это отметились федералы. Затертая надпись — что-то про генерала Романова. Через минуту мы проезжаем тоннель, где был подорван его кортеж. Теперь генерал — инвалид, вернее, — овощ. Так говорят здесь, в Чечне — без всякого сожаления.
Площадь «Минутка». Близлежащие дома взорваны — кучи мусора. Их заменили массивные блокпосты — сразу три штуки. На них огромные звезды Давида — Биробиджанский ОМОН нашел оригинальный способ позлить чеченцев. Сами омоновцы тоже сердиты. По городу ездит начальство, — взимать обычную дань за проезд сегодня нельзя.
Один из солдат выбегает навстречу, приказывает остановиться. Автомат навскидку. Невдалеке, очень низко, фырчит вертолет.
Солдат говорит: впереди на дороге нашли фугасный заряд — подарок к празднику. Заложен совсем недавно — мы проезжали здесь всего час назад. Вероятно, подростки, дети. «Рай рядом», — говорит Асланбек, и мы возвращаемся на проспект. Боевой вертолет, покружив над миной, уходит на Ханкалу. Старательно разбрасывает уловители, держась подальше от уцелевших зданий. Девять сбитых «вертушек» за последний год — почти все в этом районе. В отместку федералы рванули примыкавшие к базе жилые дома. Инженер Усман присутствовал при том, как выбрасывали на улицу имущество его друзей. Те были рады, что их не забрали в ФСБ, как соседей, которым не посчастливилось иметь окна с видом на военную базу.
Центральный рынок — самое опасное место в городе — блокирован и оцеплен. Покупателей обыскивают при входе — на предмет пластида и наличных. Грязно. Базар строился из домашнего мусора, остатков довоенного быта. Лавки, лотки на всю бывшую улицу. Торговля от руин до руин. Из них стреляют, в них прячутся после нападений на патрули. Может быть, ваххабиты. Или те, кого прессовали, грабили наглые контрактники на входе.
Руины индустриальной зоны. Здесь был завод «Красный Молот» — предприятие нефтяного машиностроения. Его цеха изуродованы замысловато, как в головоломке. Покосившаяся труба теплостанции со сквозной дырой на самом верху. Грозненский нефтеперерабатывающий, «Грознефтеоргсинтез», «Нефтехимзапчасть». Высокотехнологичное производство. Все, что осталось — трехлитровые банки с самодельным конденсатом. На каждом перекрестке, четыре рубля за литр. Выкачано из земли на собственном огороде, произведено, разлито на подворье. Топливо, которое страшно подносить к машине и заливать в бензобак. Основа бизнеса президента Кадырова.
ПТУ № 2. Набор невидимых абитуриентов. Пусто. Говорят, они приходят в другие дни. Фотостенд «Так было — так стало». Обычная тема, популярный прием контраста. Грозненский университет, кинотеатр, другие здания центра города: до и после войны. «Старым» фотографиям неполный десяток лет — они ярче, свежее «новых». Кажется, все было разрушено вчера, в одну ночь. Аслан говорит, что на этих стендах можно вывешивать фото людей. Тоже: «до и после». Изменений намного больше. Иногда они даже видны — в виде увечий, морщин, ранней седины, волчьего взгляда.
Дом детского творчества, новый дворец пионеров. Крохотный домишко. Двухэтажный, а потому относительно целый, и, по случаю «праздника», пустой. Просторное здание прежнего Дворца пионеров тоже уцелело — сейчас в нем располагается правительство. Никаких детей — две уборщицы и директор. Удивляется нашему визиту «в такой день». Показывает фотографии, рисунки. Рассказывает о достижениях на федеральном уровне — танцы, прикладное творчество. Провожает до расписанного детской рукой крыльца. Трогательные желтые птицы.
В обжитой части города довольно людно. Грозненцы пьют воду, пиво, обсуждают последние новости. Прислушиваются к неожиданным выстрелам — ерунда, в воздух. Мирная жизнь с оглядкой на близкую смерть. Сейчас в Чечне — мир. Никакой иронии. «Что здесь творилось тогда, я сейчас описать не могу» — поет Муцураев, — но описывать ничего и не надо. Все ясно по развалинам, в которые превращен город. Сейчас здесь нет большой, открытой войны. К остальному можно привыкнуть.
Ресторанчик «999» на новом рынке, подконтрольном тейпу Гантамирова. Фигурировал в недавнем репортаже из «Комсомолки» — про пьянку и бильярд в кампании чеченского ОМОНа, с неизбежными выстрелами в потолок и лезгинкой. Таблоиды могут писать лишь экзотическую полову или показывать потемкинские аулы «восстановленной Чечни». Репортажей из ПВР — пунктов временного размещения беженцев или с мест будановской славы российской армии нет и не может быть. Богатый материал пропадает зря — материал на каждый день.
Отчего бы не описать вчерашний шмон в Старо-промысловском районе? Омоновцы грабили дом за домом, отогнав выстрелами подоспевшую чеченскую милицию — быть может, ту самую, гантамировскую. Боевики искали «боевиков» — говорят про такие «спецоперации» в Грозном.
Закат. Дети идут по пыльной улице, от заводской зоны — каждый тащит в руках арматуру и трубы. Длинная железяка волочится по песку, чертит на нем линию чьей-то жизни. Она причудливо вьется, ведет в огненный шар заходящего солнца. В поисках лома дети попадают на фугасы и мины. Не так уж редко. А иногда сами ставят их на таких же улицах.
День джихада клонится к вечеру. Расчлененные блокпостами улицы пустеют. Сигнальные ракеты, стрельба. Если что-нибудь и случиться, то ночью. А что-то обязательно случиться, — не ночью, так днем, не в этот, так на следующий день. Что-то плохое, что обычно случается и в нечеченских городах «мирного» капитализма. Чертов мир. Наш общий мир.
ЗАПИСКИ ИЗ МАЙСКОЙ ЕВРОПЫ
Прикарпатья и Буковины, на краю синих гор. лежит в начале нашей дороги. Отсюда, на таких же автобусах и с такими же ненадежными документами уезжают рабочие-гастарбайтеры. Вслед им, на запад, глядит он — Тарас Григорьевич Ленин.
В начале девяностых годов в Украине погибли сотни этих стандартных памятников. Здесь, в буковинском местечке Снятии, Ленина ждала особая участь. Ему отрезали голову, а затем водрузили на плечи суровое лицо другого великого революционера — Тараса Шевченко. Будни рынка уже вступили в свои права. В снятинской городской казне не было денег на демонтаж Ильича и строительство памятника Кобзарю. Жители городка, вероятно, очень радовались этому экономному решению сразу двух политико- культурных проблем. Интересно, что думалось им позже, на заработках в Греции или Италии, где можно найти сразу несколько монументов Ленину и Шевченко? (поэту, не футболисту).
Он так и стоит сегодня, рядом с костелом и старыми домиками, с непропорционально маленькой рукой — ее также отрезали, чтобы убрать всем известную рабочую кепку. Сладенькая цитата на постаменте: «Обніміться ж, брати мої…», свидетельствует — бережливые снятинские вандалы боятся Тараса не меньше, чем Ильича. Они скрывают от своих земляков лучшие образцы его творчества, полные чистой ненависти к
