своими желаниями, а конечная цель любой жизни — нирвана («угасание»). Для того, чтобы достичь столь желанного «ничто», необходимо отказаться от собственности, семьи и любых привязанностей, бросить все и превратиться в бхикшу — нищего. А иначе никак не «спастись» — не угаснуть…
Казалось бы, как такое сверхаскетическое учение может иметь отношение к торговле и богатству? Но… «Излюбленные персонажи буддийских преданий — купцы и зажиточные горожане, которые слушают проповеди Будды и оказывают покровительство его ученикам и последователям» {273}. Именно в этих преданиях смакуются громадные богатства «слушателей Будды», о которых было сказано выше — ростовщиков и купцов, стремящихся утвердить свою власть на руинах арийских патриархальных государств. Эти индийские нувориши становятся социальной базой новой религии.
Подавлять желания и стремиться поскорее угаснуть — удел бедняков и рабов, лишних ртов, которых в «новой» Индии становилось все больше и больше. Недаром Геродот считает Индию того времени самой населенной страной на Земле. Для этих страждущих посреди экономического бума — хинаяна, «узкий путь спасения» — ходить попрошайничать с миской для риса в руках, ограничивать свои желания и зависть к власть и богатство имущим, не плодить лишних пролетариев и перестать, в конце концов, быть самому пролетарием{274}.
А для тех, кто ну никак не может расстаться с нажитым непосильным трудом на ниве ростовщичества и торговли богатством, есть махаяна — «широкий путь», «большая колесница». Главное, проезжая по широкому пути в большой колеснице, не забывать одаривать щедрыми подаяниями родную буддийскую общину. И спасешься. А в бхикшу никогда не поздно записаться. Более того, сторонники «широкого пути спасения» обвиняли сторонников «узкого» в эгоизме. Монах, стремящийся лишь к личному спасению и бросивший ради этого имущество и семью, еще не отрешился полностью от своего «я». Накушавшись дарового риса, сидит он под банановым деревом, и все ему трынь-трава. Ведь это и есть вершина эгоизма! Надо, наоборот, жертвовать собой и, сохраняя бизнес и любимых женщин, помогать ближнему достичь вожделенного угасания. Даже если самому на этот раз угаснуть не удастся.
По-человечески вполне понятно, почему эта версия буддизма становится наиболее популярной в Индии.
Но вот что странно: многочисленные адепты буддизма не замечали, что под флером красивых слов о страданиях, спасении и защите прав животных — нет ничего! Буддизм оказался вещью в себе, вернее, для себя. Ведь «три драгоценности» буддизма — это сам Будда, его учение (дхарма) и буддистская община (сангха). Из чего можно сделать вывод, что «драгоценностью» буддизма является сам буддизм. А если добавить к этому, что в буддизме нет бога-творца и единственная награда правоверного буддиста — раствориться в великом ничто, то возникает вопрос: а чем же буддизм привлекателен?
Единственный ответ — своим бесподобным эгоизмом, равного которому тогда не было ни в одном религиозном или философском учении. Ведь если Бога нет, и рая нет, и ада нет — то все дозволено?!{275}. А, следовательно — цель оправдывает средства. И если ты самый ловкий, самый хитрый, самый богатый и достиг власти — нет силы, которая тебя покарает за твою подлость. Страдающим от несовершенства мира можно помочь угаснуть, а совесть (если еще сохранилась) легко успокоить щедрой жертвой на благо общины.
И нет ничего удивительного в том, что цари «буржуазных» династий Нандов и Маурьев сделали все, чтобы превратить буддизм в первую в истории мировую религию. Император Ашока, например, даже послал в Грецию, Египет, Македонию, Киренаику (Северную Африку) специальные посольства, чтобы проповедовать там учение Будды. И если античные источники ничего не сообщают нам о судьбе этих проповедников, то в более близких странах распространение буддизма шло гораздо успешнее. Буддизм вскоре распространился в Восточном Иране, на Шри-Ланке (Цейлон), в Средней Азии, Китае, на Тибете, в Сибири и Японии. Может быть, в этом не последнюю роль сыграло то обстоятельство, что на экспорт отправили «большую колесницу», а не «узкий путь»?
В самой же Индии буддизм был вытеснен на периферию общественного сознания новой религией — индуизмом. Это была вера хамита, окончательно восторжествовавшего над своим завоевателем-арием. «Основу индуизма составляли архаические верования многочисленных народов древней Индии: культы деревьев, гор, водоемов, животных (таких, как змея, корова, обезьяна, слон). И поныне в индуизме огромную роль играет поклонение богине-матери, распространены весьма примитивные суеверия»{276}.
Критика индуизма выходит за рамки данной книги, но для понимания его сути стоит привести один пример. В Бхагавадгите («Песнь Господа»), поэме, содержащей основные черты идеологии индуизма, приводятся слова Кришны (воплощения одного из верховных индуистских божеств — Вишну) о том, что мораль относительна и определяется происхождением человека. У каждого человека в этой жизни свое предназначение и свой долг, и то, что для одного является добродетелью, для другого — грех. Этот нравственный релятивизм означал окончательное забвение того, что говорил Заратустра о борьбе добра и зла и месте ариев в этой вселенской битве.
Так кончилась индоарийская цивилизация. Европе она не дала ничего, кроме оранжевых одежд, Камасутры и мифа о никогда не существовавшем «индоевропейском» народе.
Глава 25
МАССАГЕТЫ
Если в долинах Ганга и Инда хетто-арийская вера в единого Бога-Творца выродилась в буржуазный безбожный буддизм и деградировала в пантеизм индуистского толка, а в Персии зороастризм был искажен до неузнаваемости в политических целях, став основой для создания пантеона языческих богов, то иначе обстояли дела в центральноазиатской Арейе. Именно здесь на рубеже I тысячелетия до Р.Х. вел Заратустра свою проповедь, позволившую сохранить единобожие. Отсюда двинулись на юг, в Индию, арии, столь неосмотрительно смешавшиеся там с хамитами.
Но путь на север был для арийских племен закрыт. Там, где сегодня простираются Черные и Красные пески (Каракумы и Кызылкумы) в то время еще плескались волны Арало-Каспийского моря, питаемого талыми водами последнего ледника, центр которого находился в Скандинавии. Одновременно огромные ледники Памира и Каракорума питали Оке (Амударью) и Яксарт (Сырдарью), впадавшие в это море с юга.
Близость ледников, холодные воды Арало-Каспия, гигантское море, покрывавшее всю Западно- Сибирскую равнину и сливавшееся с Северным Ледовитым океаном, откуда шел холодный воздух Арктики, — все это делало Арайю отнюдь не субтропиками. За «самой северной рекой» — Яксартом (Сырдарьей), во времена Страбона росли ели{277}. Граница вечной мерзлоты проходила по линии современное устье Волги — озеро Балхаш{278}, в ста километрах севернее Яксарта.
Тот рай, который описывали Геродот и Страбон, появится здесь несколько веков спустя, когда воды ледникового потопа иссякнут, а сами ледники окончательно растают, перестав охлаждать воздух. А пока что нагорья Центральной Азии были покрыты великолепными альпийскими лугами с сочными травами, что весьма пришлось по душе хеттам-ариям — скотоводам и любителям лошадей.
Впрочем, не все из них были кочевниками-скотоводами. Часть ариев занялась земледелием, а те из них, кто поселился вдоль берегов рек и на морском побережье — стали рыбаками.
Постепенно, когда море отступило, и природа преобразила морское дно в бескрайнюю плодородную равнину, прорезанную могучими реками и кое-где еще прерываемую заболоченными участками, арии снова пустились в путь — на север и восток.
Стоит сказать, что античные авторы практически не знают китайцев вплоть до античных времен. Страбон упоминает серов (так называли китайцев в античный период европейцы по наиболее известному китайскому товару — шелку) как племена, живущие в Индии{279}. Но
