Я подмигнул бронзовому Маяковскому и, накинув на плечи куртку, пошел за Танненбаумом. На улице было чертовски хорошо… И подумалось, что лучше бы не ходить ни на какой ужин, а пойти к Лукошкиной в ее шале, выпить чуть-чуть «Мартеля» и…
— Вот мы и пришли, — сказал Женя Танненбаум.
— Ну, вы попали, — сказал Женя Танненбаум… Нет, это он потом сказал. А тогда он сказал:
— Вот мы и пришли.
В зале на стенах светились бра в виде канделябров, а на столах колыхались огоньки живых свечей. Акулы пера стояли парами, тройками или стайками. Когда мы вошли, к нам обернулись. Танненбаум громко и торжественно объявил:
— Коллеги! Прошу любить и жаловать — Андрей Серегин. Звезда, так сказать, криминальной журналистики.
Мне захотелось дать Жене в морду.
Вполне, кстати, нормальное желание. Но все-таки в морду я ему не дал, а только буркнул зло: аплодисментов, мол, не слышу. И Танненбаум, огорчившись безмерно, тут же и откликнулся:
— Поприветствуем нашего гостя аплодисментами!
И я до конца прочувствовал танненбаумовскую «дремучую языческую лохматость»… Раздались аплодисменты. Я посмотрел в ту сторону, откуда они прозвучали, и увидел Аню Лукошкину. «Ну, Анька, — подумал я, — вот вернемся в Питер, я тебе все припом…» Но до конца недодумал: Лукошкина была чудо как хороша. В очень простом, длинном, черном платье, с ниткой жемчуга на груди.
Потом начался ужин. Знакомство. Тосты. Упражнения в остроумии и красноречии. Больше всех, конечно, старался наш друг Ельц… тьфу! — Танненбаум. Это меня раздражало. Но еще больше раздражало то, что этот лысый пень все вился вокруг моего юриста. Я подозвал Колю Повзло и дал ему поручение.
— Легко, — сказал Коля. — Нокаутом в третьем раунде.
— Легко? — переспросил я. — Вы же в разных весовых категориях, Коля… Он килограммов на тридцать-сорок больше тебя весит.
— Ты, Обнорский, дилетант, — очень солидно сказал Коля. — Я же с депутатами ЗакСа и чиновниками из Смольного пью.
Этот аргумент показался мне убедительным. И, забегая вперед, скажу, что Коля с поставленной задачей справился. Геройски, нисколько не щадя себя.
Ужин потихоньку приобретал все более непринужденный характер. Господа журналисты вели себя раскованно. Начались танцы… стал затеваться поход в сауну смешанным коллективом. («Разнополым», — сказал Юрий Львович, немолодой главный редактор газеты «Скандалы и светская жизнь N-ска». Любознательный Повзло спросил у него: «А какой у вас тираж, коллега?» — «Шесть тысяч, коллега». — «Помилуйте, в N-ске все население — тридцать тысяч, — возразил Повзло. — Как же вам удается реализовать шесть тысяч?» — «Люди, — возразил Юрий Львович, — очень интересуются светской, знаете ли, жизнью…» Ошеломленный Коля сильно зауважал Юрия Львовича.)
Вечер вошел в ту стадию, когда уже царит всеобщий и всеохватный восторг, алкогольное парение души у одних и страстный поиск амуров у других… Так ведь весна! Взгляд Володи Соболина упал — ах, весна! — на некое создание женского полу с грудью и попкой. Взгляд Володи упал в глубочайшее декольте… да там и остался. Володя оставил Повзло с Танненбаумом и как самонаводящаяся ракета пошел на цель…
Весна. Весна! Неслышный гимн любви волнует кровь. Бушуют гормоны.
Повзло старательно выполнял мое поручение и «язычески-лохматый» бильярдный шар Танненбаума уже склонялся к Коле на плечо. Звучала музыка, перекрывая ее, из сауны летел женский визг. Визг был голым.
— Обнорский, — сказала, подходя ко мне, Аня. — Обнорский, пригласи меня танцевать.
Я пригласил, и мы пошли танцевать.
Как же это я раньше не обращал внимания, какие у нее глаза? Беда, а не глаза!
Музыка кончилась, но мы так и стояли посреди зала.
— Аня, — сказал я.
— Что?
— Анька, пойдем ко мне, — шепнул я.
— Нет, — сказала она.
— Почему? — спросил я.
— Потому что мы с тобой мало знакомы, — ответила она.
— Мы! С тобой! — изумился я. — Да мы с тобой вместе работаем уже сколько лет.
— И это повод для того, чтобы идти к тебе?
— Конечно, — уверенно сказал я. — Пойдем. У нас будет свидание.
— Свидание — это прежде всего романтика, — юридически точно сформулировала Лукошкина.
— Романтики будет столько, сколько у тебя никогда не было. Пойдем ко мне.
— Хорошо, — наконец сдалась Аня. — Встретимся через полтора часа у второго коттеджа.
В тот вечер и произошла первая кража.
Но до утра никто об этом не знал.
Я пошел в свое шале привести себя в порядок, прилег на кровать и представил, как все у нас будет… Вж-ж-жи-икк «молнии» по спине платья, шелест ткани, скользящей по телу. Ломкий, призрачный свет луны в небе и бронзовый взгляд бюста В. В. Маяковского с телевизора…
За окном серебрился снег и долетали иногда голоса коллег журналистов. Семинар!
…В свое шале я вернулся — совершенно замерзший — только в пятом часу утра. Или, если хотите, ночи. Два часа я прождал Лукошкину у второго коттеджа, но она не пришла. Несколько раз я порывался пойти в ее домик и устроить скандал, но каждый раз останавливал себя.
Я заставил себя уйти с места назначенного, но почему-то несостоявшегося свидания, только когда понял, что еще десять минут — и с обморожением всех конечностей меня доставят в местную больницу, где какой-нибудь энский лекарь радостно приступит к ампутации…
Злой — нет, даже не злой, а совершенно обескураженный поведением Лукошкиной я дошел до своего коттеджа и удивленно обнаружил, что в моей комсомольско-молодежной обители горел свет и был слышен голос. «Аня!» — подумал я и тихонько вошел.
Дверь из прихожей в гостиную была приоткрыта. Сквозь щель я разглядел Володю Соболина. Соболин расхаживал по ковру и что-то бормотал себе под нос…
Интересно!
— И что же вы здесь делаете, господин репортер? — входя, спросил я строго.
Володя медленно обернулся, посмотрел на меня отсутствующим взглядом. Губы его шевелились.
— Соболин! Ау! Очнись.
— А, Андрей! Ты не можешь себе представить, что это за женщина, — сказал Соболин. — Марсианка… Марсианка!
— Лукошкина? — со злостью спросил я.
— Какая Лукошкина? — не понял Соболин.
Я успокоился, поняв, что соболинская марсианка — это какая-то другая особь женского пола.
— Ты что здесь делаешь, Вова? — спросил я уже спокойно.
— Тигрица! — сказал Вова.
Я сел в кресло, вытянул ноги и посмотрел на бронзового Маяковского. Владимир Владимирович скорбно опустил глаза.
— Так тигрица или марсианка? — продолжал я допрос Соболина.
— Марсианская тигрица, — ответил он.
— А может, тигровая марсианка?
— Нет, нет… Марсианская тигрица. Именно так! Да! Так!
М — да, подумал я, худо дело-то… я громко щелкнул пальцами, и Вова, кажется, пришел в себя. На меня посмотрел слегка изумленно.
— Ну так что случилось-то, господин Соболин? И как ты, друг мой, оказался здесь?
