— У тебя, Андрей, дверь была открыта.
— Возможно, что и открыта. Забыл.
А ты — то что здесь делаешь?
— Да я вот… Виктория. О, она тигрица!
— Ага, — сказал я, — понял. Виктория — эта та, у которой бюст из декольте выпрыгивает?
— Она… она! Ты очень точный дал образ, Андрей.
— Так ты ее трахнул?
— Нет.
— Фу, Соболин… Как это низко! Женщина хочет любви, а ты…
— Она меня трахнула, — победно сказал Вова. — Тигрица!
— Ну, это в корне меняет дело, — согласился я и повернулся к Маяковскому. Владимир Владимирович кивнул. — А ко мне-то ты чего приперся среди ночи?
— Повзло пьяный храпит — невозможно… Нас же вдвоем поселили. Это только ты, Анька, Танненбаум и Виктория отдельные коттеджи занимаете. А мы — рядовые бойцы — живем парами. Так Повзло — сволочь! — храпит… работать невозможно.
— Ну, иди тогда к своей тигрице.
— Не могу… Она меня после пяти выставила.
Я посмотрел на часы — было всего-то половина пятого.
— Еще нет пяти, — сказал я. — Что ты несешь?
— После пяти раз, — ответил Вова, скромно потупив глаза.
Я зааплодировал, Маяковский за отсутствием рук просто кивнул. Но одобрительно.
Утром было солнце и… скандал. Выяснилось, что у одной из дам пропал парик.
Дама была расстроена, едва сдерживала слезы и говорила, что парик куплен ею в Лондоне, дорогущий — стоит черт те сколько валютных фунтов: «Это какая же сучка его спи…ла? А еще интеллигентные люди!»
Страдающий тяжелым похмельем господин Танненбаум обошел коллег, расспрашивая: не видел ли кто английского парика? Никто ничего не видел… А еще интеллигентные люди!
Перед завтраком ко мне подошел сияющий светский хроникер Юрий Львович и, подмигивая, рассказал, что, мол, не только пропажи случаются, но и находки.
— Что же за находки? — поинтересовался я механически, без интереса.
— Вот! — торжественно сказал Юрий Львович и вытащил из кармана пиджака ажурный кружевной комочек. — Вот, извольте… хе-хе… в бильярдной нашел.
Кто — то из дам… хе-хе… забыл… на бильярде.
— Бывает, — пожал я плечами и хотел отойти, но Юрий Львович схватил меня за пуговицу и продолжал:
— Разврат. Скандал. Аморалка. Горячий, знаете ли, материал для моего издания… хе-хе…
— Вы что же, — удивился я, — собираетесь об этом написать?
— Есь-тесь-ств… А про парик Галька врет, врет. Она его на «секонде» нарыла за полтаху… Говно — хе-хе, — а не английский.
В зал вошли Лукошкина и Повзло.
Я все еще не мог решить, как вести себя с Аней — устроить скандал или просто мило поинтересоваться, где она была этой ночью?
Юрий Львович продолжал бубнить:
— Я ее, прошмандовку старую, знаю — она с начальником милиции еб…ась — хехе! О, я ее знаю.
Он был мне крайне неприятен. Я извинился и поскорее ушел от «светского хроникера».
Поздоровались мы с Лукошкиной весьма сдержанно.
Наконец я решился:
— Аня, я тебя ждал…
— Я тоже, — сказала Лукошкина. — Но тебя там не было. Я прождала тебя десять минут и пошла спать. А где был ты?
— Я — я два с лишним часа стоял на морозе…
— С цветами? — в глазах Лукошкиной мелькнули искорки.
— Откуда я тебе цветы возьму ночью в этой глухомани.
— Какое же свидание без цветов?
— Два часа… на морозе… — бессвязно — что это со мной? — продолжал я.
— И где ты стоял?
— У второго коттеджа. Два часа. Холодно. Замерз.
— Места свиданий и встреч надо записывать, — назидательно сообщила Лукошкина. — Я, например, всегда записываю, где и с кем встречаюсь, и поэтому со мной таких историй не бывает.
Я же тебе сказала — у двенадцатого коттеджа.
— По-моему, у второго? — неуверенно сказал я.
— У двенадцатого, — твердо заявила Лукошкина.
Осознав, что выяснить истину о неудачном ночном свидании мне вряд ли дано, я переключился на Колю Повзло, который присутствовал при нашем диалоге, но по его внешнему виду было понятно, что он вряд ли что-нибудь понял.
— Как самочувствие, камикадзе?
— Да я, — ответил Коля, — в ЗакСе бухаю… с депутатами! Закалка! Тренировка… как огурчик, шеф.
В общем, приврал Коля, — от него уже пахло свеженьким.
Днем мы читали лекции по расследовательскому ремеслу. Слушали нас на удивление внимательно, задавали много вопросов. Изрядную активность проявляли Юрий Львович и его супруга — смазливая бабенка лет на пятнадцать моложе мужа. Вопросы они задавали специфические — все про проведение тайной фотосъемки и видеозаписи… Каждому свое.
Потом был трехчасовой перерыв на обед. Я собрался сходить в гости к Ане Лукошкиной, но ворвался Соболин и начал рассказывать, какая Виктория изумительная, тонкая и страстная. А отец у нее — генерал- майор, но, конечно, не в этом дело…
— А в чем? — перебил я с досадой.
— Она — необыкновенная женщина, Андрей. Ты не понимаешь. Я хочу посвятить ей стихи… или романс… или крутой шлягер.
— Посвяти ей поэму, — посоветовал я.
— Поэму? — ошеломленно спросил Володя.
— Поэму, поэму… Шел бы ты лучше к ней, Володя. К тигрице.
— Да ее нет, ушла куда-то… Ты думаешь — поэму?
Насилу я от Володи освободился и долго смотрел ему вслед. Соболин медленно брел по широкой, расчищенной от снега дорожке и что-то бормотал в диктофон… Совсем крыша поехала у мужика.
Я пошел к Лукошкиной. По пути я представил, как задерну шторы, чтобы до нас не добрался похотливый взгляд Юрия Львовича — сторонника скрытого фотографирования. Как сквозь золотистые занавески будет пробиваться солнечный свет, и в этом свете тело Анны будет…
Дойдя до домика, где обитала Лукошкина, я постучал.
— Заходите, открыто! — раздался ее голос.
Я зашел.
Аня сидела на кровати и изучала какие-то бумаги.
Я присел рядом. Взял ее за плечи, потянул к себе…
— Ты мне мешаешь, Андрей! — произнесла Лукошкина, не отрываясь от документов. — Извини, но я страшно занята.
Надо все это, — показала она на огромную пачку бумаги, — прочитать за час и сообщить в Питер клиенту, что я обо всем этом думаю.
— Мы же на отдыхе, Аня!
