Я... нет, это невозможно!
Значит, решено! Вы остаетесь тут, отстреливаетесь, и - рано или поздно - вас все равно прикончат. Впрочем, нет, вы сами пустите себе пулю в лоб. И конец. А Тоуфар и после смерти останется белым, как лилия, потому что единственный человек, который от него все слышал, - это Пеничка, а Пеничка умолкнул навеки. Вы хотели справедливости... Вот вам она, берите! Почему же вы от нее отказываетесь? Пеничка поставил кружку:
Но, пан советник, я же его все-таки подрезал. И меня возьмут.
Конечно. Но, говоря между нами, Пеничка, вы же его не убивали, вы это совершили в самообороне. Ведь он на вас первым пошел с этой вот пушкой.
И пан советник Вацатко в задумчивости взял в руки пистолет, который лежал на столе между ними, а потом положил его обратно, и Пеничка уже не сопротивлялся.
- И Анчу тоже можете поставить ему в счет, потому что он заставлял ее заниматься прежним ремеслом. Знаете, что я о вас думаю? Придет день, и так или иначе, но вы бросите взламывать сейфы и откроете маленькую мастерскую: 'Йозеф Пеничка, квалифицированный слесарь-механик'. Эта вывеска прямо стоит у меня перед глазами.
Пеничка молчал. Но уже улыбался, и это было хорошим предзнаменованием.
Пан советник встал, не говоря ни слова сунул револьвер к себе в карман и крикнул в проем лестницы:
Пан Боуше!
К вашим услугам, пан советник!
- Отставить весь этот цирк, хочу, чтоб на улице было пусто. Возьмите на Нусельской площади дрожки, мы с паном Пенич-кой едем к нам в 'четверку'. Дело в том, что пан Пеничка - наш коронный свидетель!
Пан Боуше вне себя от изумления помчался за дрожками. С улицы доносился топот марширующих солдат. Построившись по четыре в ряд, они с радостью покидали поле битвы. Из окна им вслед глядел Пеничка.
И когда пан Боуше доложил, что дрожки ожидают внизу, хозяйка, именуемая 'мутр', подскочила к советнику Вацатко и, схватив его руку, покрыла поцелуями.
-Ну-ну, матушка... Это мы с Пеничкой должны целовать вам руки за такой кофе!
А потом советник Вацатко и Пеничка медленно спустились с лестницы и вышли на улицу, оставив позади, словно скверный сон, этот дом с облупившейся штукатуркой, где сегодня едва не погиб 'медвежатник' Пеничка. Они уходили вместе, Вацатко, советник полиции, и слесарь-механик, мастер экстра-класса Йозеф Пеничка.
Потом они не спеша ехали по улицам Праги - пан Боуше сидел подле извозчика - и беседовали о том, как прекрасна Прага в такое время года.
И никто из них не заметил, что на углу, над Фолиманкой, стоит девчонка и вытирает слезы. А па руке у нее болтается зонтик.
Молодой Дубский, выдержав последний экзамен и став доктором гражданского и уголовного права, juris utrisque[ 29 ], был удивлен сим фактом не меньше, чем сама экзаменационная коллегия. Та и другая сторона обменялись взаимными поздравлениями с успехом, и вот перед юношей открылся мир со всеми его радостями. Хотя распознать, что в этом мире дано человеку на радость, а что на беду, бывает ох как непросто. Спервоначалу, получив известие от дальнего своего дядюшки из провинциального городка, где размещался окружной суд, он пришел в восторг: тот предлагал ему на правах постоянного помощника свою адвокатуру, которую почтенный родственник вел уже спустя рукава, прозрев, что жизнь быстротечна и нет смысла наживать больше, чем человек в его годы успеет спустить. Дядюшка отдыхал себе на водах с разными, подходящими по возрасту дамами, а тут ему подвернулась возможность и вовсе в городок не возвращаться. Чем он и не замедлил воспользоваться.
Для молодого же человека представился случай заделаться вдруг солидным адвокатом.
Приняв дела в дядюшкиной более чем скромной конторе, Дубский убедился, что вкушать жизнь означает в местном понимании совершать степенные променады, лицезрея местных девиц. Вскоре он уже назубок знал их внешние и финансовые плюсы и минусы и стал проклинать судьбу, загнавшую его в эту дыру. Вдобавок ко всему выяснилось, что много есть в его работе такого, в чем он ни бельмеса не смыслит.
Взять, скажем, закон о водопользовании, о существовании которого он и не подозревал, а тут ему, как на грех, достался великолепный образец мельницкой тяжбы, хозяева двух мукомолен судились уже в третьем колене. Пришлось немало попотеть, проштудировав заново сей предмет. Полным профаном оказался он и по части исков, связанных с нанесением мелких оскорблений, а ведь только благодаря им еще и держалась на плаву дядюшкина контора.
Чтобы выиграть перепавшие на его долю дела, молодой честолюбивый стряпчий по второму разу засел за статьи и параграфы. К счастью, его вовремя предостерегла от такой глупости барышня Пригожая, секретарша, ставшая уже в этой ветхозаветной конторе чем-то вроде мебели, - так вот, она внушила ему сакраментальную истину: дескать, если уж штудировать законы, то, напротив, для того, чтобы по возможности подольше затягивать тяжбы.
Доктор права Дубский предпочел бы барышне Пригожей просто пригожую барышню, но по части казуистики ему надо было у нее еще учиться и учиться, что он и не преминул сделать. Секретарша вела регулярную переписку со старым хозяином, держала его в курсе всех дел и к отчетам, подписываемым паном доктором, присовокупляла записочки с собственными соображениями, довольно-таки проницательно подмечая в них и недостатки новоявленного своего шефа.
Кроме Дубского, в городке подвизались еще три адвоката, все они заправляли солидными конторами с персоналом и принадлежали к местной элите. Молодой юрист в это общество пока вхож не был. Сподобиться такой чести он мог разве что благодаря удачному браку, политической или профессиональной карьере. Последний путь, вполне понятно, был ему заказан.
Тяжба трех поколений за водопользование славы ему не прибавит, как, впрочем, и всякие там иски насчет сломанных на танцульках ребрах или свары двух торговок. В этом смысле жизнь к нему, можно сказать, не шибко благоволила.
Так что приходилось довольствоваться променадами, раскланиваться с молодыми дамами, посещать танцевальные вечера местного студенческого клуба, где ему и самому было невдомек, к какой братии он принадлежит - к тем ли юнцам, которым папашины денежки позволяют смотреть свысока на все, в чем преуспели их отцы, или же к людям серьезным, почитающим за честь добиваться успеха собственными силами.
Он все больше осознавал, что при своем, вполне уже приличном знании уголовного кодекса совсем не знает людей, среди которых живет. Скажем, вел он дело об оскорблении достоинства, вполне банальное, ничем не примечательное. Женщину из ближней деревни обозвали колдуньей, и она подала в суд. Молодому стряпчему стоило немалых трудов обосновать на процессе, в каком смысле это слово можно считать оскорблением, но каково же было его удивление, когда судья стал на заседании выпытывать, точно ли в действиях истицы нет ничего от колдовства, и домогался от ответчицы доказательств, что коровы у ней и вправду после посещения истицы стали хуже доиться. Пылкая речь молодого защитника не произвела на суд впечатления - дамы разошлись непримиренными, так что очередная тяжба была не за горами.
Хотят судиться - пускай судятся, - беззаботно сказал судья, когда все разошлись.
Конечно, господин советник, в обиходном смысле вы правы... Но позволю себе в частном порядке спросить у вас, возможны ли в принципе доказательства того, что потерпевшая и впрямь навела на коров порчу?.. Если мне не изменяет память, их еще могли принять всерьез разве что при Марии Терезии, добрых два века назад!
Судья уже листал новое дело и запальчивого молодого защитника слушал вполуха.
