собственную внешность, потому что, как я ни старался привести себя в порядок, я не мог скрыть реального положения дел: я был безграмотным работягой без определенной специальности, с явным пристрастием к выпивке. Но я все равно продолжал свое, потому что, несмотря на все эти неудачные встречи, во мне клокотал источник неизвестно откуда взявшейся энергии, и это давало мне силы преодолевать провал за провалом.
Однажды я сидел за стойкой бара в своем квартале, потягивая одну рюмку за другой и листая материалы, которые мне дали в одной библиотеке. Я убедился, что там не было ничего нового для меня, и, от нечего делать, стал просматривать то, что написал сам Лорка. Обычно я искал сведения о его жизни во вступительной статье или примечаниях к очередной книге, и если ничего не находил, переходил к следующей, никогда не читая собственно его текстов. Но в тот день я их прочел. Я в литературе ничего не смыслю, обычно просто перелистываю газеты и журналы, а серьезных книг не читаю. И потому я ничего не понял из прочитанного, да мне и не понравилось. Стихи показались мне каким-то вычурными, а в пьесах вообще было трудно следить за ходом сюжета, потому что они состояли сплошь из диалогов; я многого не понял и в двух статьях, которые были в конце одной из книг, но было в них нечто, меня взволновавшее: я думал о том, что все эти слова, так прекрасно написанные, если верить всему свету, суть отражение мыслей человека, с которым меня раз от разу сводила судьба, и с которым я пережил долгую и необычную историю. Меня прямо столбняк какой-то одолевал при мысли о том, что роковой выстрел превратил человека блестящего ума, выдающуюся личность в
И вдруг случилось нечто такое, что, казалось, приблизило дальние берега на моем горизонте.
В утреннем выпуске одной из газет я прочитал сообщение, занимавшее половину страницы, в котором говорилось о грядущем праздновании «Недели Федерико Гарсиа Лорки». Фотография писателя в черном пиджаке и галстуке-бабочке была помещена вверху объявления, а внизу шла информация о «круглых столах», театральных постановках, выставках и вечерах поэзии, конференциях и официальных чествованиях, составлявших костяк всего того, что было организовано городской управой. Текст объявления сулил огромный размах предстоящих мероприятий, и я подумал, что если есть на свете человек, который сможет выслушать меня и поверить в мою историю, то он наверняка будет присутствовать на этих чтениях, которые должны вот-вот состояться.
Мне хотелось получить побольше информации, чем содержалось в газете – а ее я прочитал от начала до конца много раз – и на больших разноцветных плакатах, которыми были оклеены стены домов на улицах, ведущих к мэрии.
Консьерж в мэрии сказал мне, что в данный момент в здании находится единственный человек из организационного комитета «Недели», это профессор литературы, специалист по творчеству Лорки, назначенный на свой пост самим мэром, и что его кабинет на втором этаже. Я приготовился к встрече с еще одним чиновником-всезнайкой, но когда секретарша приняла меня и провела в его кабинет, я был удивлен: за столом, напоминавшим плотницкий верстак, сидел молодой человек небольшого роста, напоминавший ученика, в наказание оставленного после уроков. Не знаю, потому ли, что я уже пообтерся, разговаривая с разными людьми, или потому, что природная застенчивость мешала ему держаться с самоуверенностью тех умников, с которыми я встречался раньше, но факт остается фактом: на этот раз не я был тот, кто сидел и молча слушая. Я постарался воспользоваться ситуацией, чтобы узнать как можно больше. Словно читая лекцию, он изложил мне все, что касалось планируемых мероприятий, и кроме того, выдал мне бюллетень, где все было расписано самым подробным образом. Я искренне поблагодарил его. Он показался мне человеком сведущим и, кроме того, энтузиастом своего дела, и я так ему и сказал. Моя скромная похвала была ему приятна, его напряжение постепенно спало, во всяком случае, настолько, что он доверительно сообщил мне, как он нервничает из-за той огромной ответственности, которую налагает на него проведение подобных общественных мероприятий, – на него, до недавнего времени занимавшегося только книгами и лекциями. Я ободрил его, и, почувствовав искорку взаимного доверия, вспыхнувшую между нами, решил задать вопрос, который вертелся у меня в голове долгое время. Всякий раз, когда я задавал его во время предыдущих встреч, те, с кем я разговаривал, делали удивленное лицо, как будто я спрашивал у них, верно ли, что дважды два четыре, и хочу, чтобы они мне объяснили, почему. На самом деле мой вопрос был гораздо проще. Я хотел знать, существуют ли какие-нибудь доказательства смерти Лорки, доказательства несомненные и конкретные, те, которые можно потрогать руками. Не доказательства его ареста или расстрела, а доказательства его физической смерти. Молодой человек выдал мне целую научную лекцию со множеством подробностей. Я поблагодарил его за то, что он так любезен, но единственный вывод, который я сделал для себя, был такой: человека, который мог бы подтвердить, что он лично видел писателя мертвым, не существует.
Уже на улице я внимательно изучил брошюру. Из всех мероприятий только одно меня действительно заинтересовало. Оно было одним из самых значительных и самых ожидаемых событий «Недели» – речь шла о выступлении известного зарубежного профессора. Этот человек много лет посвятил изучению жизненного пути Лорки и особенно много занимался обстоятельствами его смерти – тема, в которой он был признанным авторитетом во всем мире. Кроме этого, в бюллетене говорилось о том, как глубоко он чтит личность поэта, и о том, что ему присущ дух борца, потому что ему приходилось преодолевать препятствия, в особенности, в годы прежнего режима, чтобы, несмотря ни на что, довести свои исследования до конца. Если все, что я о нем прочитал, правда – это мой человек, подумал я. Я заранее почувствовал к нему горячую симпатию. Мне понравилось, что он, как и я в тот момент, боролся за Лорку. Первая лекция должна была состояться на следующий день после его приезда, предположительно через неделю.
Я решил поговорить с ним, чего бы это ни стоило. Мне хотелось заинтересовать его своим рассказом, хотелось, чтобы он засыпал меня вопросами, пережил бы вместе со мной каждую деталь, и чтобы, в конце концов, он мне поверил и донес бы это до всех и каждого, и тогда пусть те, кто слушал меня до него, подавятся своим равнодушием. Но чтобы этого добиться, надо было показать ему – я знаю, о чем говорю. В который уже раз я мысленно перебрал все факты, все свои воспоминания и все подробности моей истории. Я опасался, что если он меня и выслушает – что тоже еще не факт – и задаст мне какой-нибудь вопрос, а я не смогу на него ответить, все полетит к чертям собачьим. Именно поэтому я решил снова обойти все старые места, где бывал бродяга. Я представлял себе, как профессор, увлеченный моим рассказом, захочет узнать все до мельчайших подробностей, включая и то, что произошло в парке, в баре и в переулке, и пытался найти хоть какое-нибудь доказательство, какой-нибудь знак, который мог бы подтвердить достоверность моей истории, а может, и отыскать какой-нибудь след, способный привести нас к бродяге, чья жизнь проходила в этих местах.
