Дождинки брызнули в лицо.
Максимов открыл глаза.
Вокруг шелестел пожухлой листвой, скрипел стволами, тонко попискивал надломленными ветками неопрятный, запущенный лес. Воздух пах городским угаром и кислой помойкой, и лишь совсем чуть-чуть привычными лесными ароматами. Лесопарк Тимирязьевской академии назвать настоящим лесом не повернулся бы язык, но хоть в жалком подобии, он все равно оставался Лесом. Единственным местом, где Максимов мог расслабиться. В лесу он не боялся никого.
Левее, у платформы 'Гражданская' низко рявкнул спецсигнал.
Максимов не пошевелился. Так и остался сидеть на рюкзаке, прислонясь спиной к стволу сосны.
Он был уверен, что в лес просто так облава не сунется. Им легче травить на улицах, чем подставляться на прицельный выстрел из укрытия. Для работы в лесу требуется особое мужество и специальная подготовка, тот, кто привык действовать в асфальтовых джунглях, в лес просто побоиться сунуться.
Лесопарк давно превратился в стоянку цыганского табора. Бомжатского вида личности понастроили палаток из полиэтеленового рванья и коробок, развели кострища и обустроили схроны-склады. Прочесывать лесопарк – дело хлопотное и небезопасное. За свое добро и свободу вполне могли и пальнуть из обреза. Или гранату кинуть. Ну их к лешему!
– К тому же сегодня у них работа по рынкам, – произнес Максимов вслух.
Он поднес правую ладонь к носу. Принюхался. Кожа еще сохранила кислую вонь от пота седовласого.
В памяти сразу же всплыло все, что седой выболтал срывающейся скороговоркой погруженного в гипнотический транс.
Пальцы чуть дрогнули. Они вспомнили, как им захотелось стальным кольцом лечь на горло седого, продавить морщинистую дряблую кожу, нащупать твердые скользкие пластинки хряща и с хрустом сломать, выдавив на синющные губы розовую пену.
Максимов брезгливо вытер пальцы о колено.
Он оставил седого в живых в обмен на жизнь под управлением внедренной в подсознание программы. Человек, издерганный страхом, с выхолощенной волей – идеальный вариант для зомбирования. По сути, в седом 'конторском' человеческого ничего не осталось. Такой предает не разумом, а животным нутром, истерзанным смертельным ужасом.
'Сейчас в их гадющнике всем станет нескучно. Хотели поиграть? Вот и поиграете!'
Максимов сейчас знал достаточно, чтобы испортить жизнь многим. И некоторых просто лишить жизни. За этим и шел три долгих года в Москву.
– Я – неучтенный фактор в ваших раскладах, – прошептал он.
И устало закрыл глаза.
Максимов следил, как важно жужжащая пчела барражировала над букетиком полевых цветов.
Вода в стакане замутнела, солнечный свет, проходя через нее, приобретал нежно-кремовый тон. Он мысленно прикоснулся к ребристой стенке стакана, пальцы непроизвольно дрогнули. Ощущение пробежавшего по ним тепла было таким острым, что он невольно потер их друг о друга, пытаясь избавиться от наваждения.
Яков проследил его взгляд, успел заметить непроизвольное движение пальцев и, откинув голову, засмеялся .
– Поживете у нас еще немного, перестанете удивляться элементарным вещам.
– Яша, не сватайте, не выйдет.
Максимов откинулся на подушку, вытянул раненную ногу. Второй день он не ощущал ноющей пустоты в том месте, где должна быть рана. Даже шрама не осталось.
Тогда же вечером, чудом вытащив из з а г о н а, Яков приволок его сюда, в самую чащу Черного леса.
Сквозь пелену бреда Максимов запомнил склонявшиеся над ним лица, потом очень четко увидел по- женские тонкие пальцы, плавно скользящие над его окровавленной ногой. Они без боли вошли в рану, ему показалось, дошли до самой кости; женщина, он был уверен, что это была женщина, хотя не видел ее лица, вытащила пулю, сдавила края раны, потом резко стерла бордовую сукровицу, заляпавшую все бедро до колена, и – не осталось ни раны, ни шрама, только тупая пустота там, куда вошла пуля.
– Болит? – спросил Яков.
– Нет. Даже не дергает.
– Отлично.
Пчела возилась между цветами. В луче света кружились звездочки пылинок. От бревенчатых стен исходил томный запах разогретого солнцепеком дерева.
Яков машинально пощипывал бородку, в темных глазах мелькали лукавые бисеринки. Одет он был, как тогда, на опушке, в холщовый костюм 'а-ля граф Толстой на пахоте': домотканную рубаху-косоворотку и просторные штаны.
«И не скажешь, что кандидат всех наук сразу, – иронично улыбнулся Максимов. – Но, что спаситель человечества, видно невооруженным глазом».
– Обратите внимание, практически все без исключения тираны стараются искоренить разнообразие в мыслях, чувствах, верованиях и даже в одежде своих подданных. – Яков оживился. – Почему?
– Чтоб было, как в армии, – проворчал Максимов. – Тоже мне – бином Ньютона. Как выражался прапорщик Перевертайло: «Чем тупее боец, тем дальше едет танк».
Яков закинул голову и зашелся переливчатым смехом.
Максимов продолжил голосом великомудрого старшины батальона:
