причислить нельзя, но это их первая штурмовая операция, и было заметно, что они очень волнуются.
Штурмовики переговаривались между собой, рассказывая, что собираются делать после того, как война закончится. Кто-то мечтал купить авто, кто-то построить дом, кто-то говорил о жене, оставшейся в городе или деревне, показывали друг другу вытащенные из нагрудных карманов комбинезонов фотографии, на которых были запечатлены жены, дети, родители, любимые, братья и сестры. Они везли их с собой как поддержку какую-то, наподобие изображения своего святого, или, как в древности, воины, отправляясь в далекий поход, брали с собой горсть родной земли. Мазуров не удивился бы, если бы узнал, что в карманах у штурмовиков спрятаны платочки с землей.
Один раз они сели на дозаправку. Мазуров выбрался из салона размять ноги. То же самое сделали и почти все штурмовики, устав сидеть в трюме аэроплана.
— Где это мы? — спрашивали они, оглядываясь.
— Где-то в районе Данцига, — выяснилось вскоре.
После взлета он в салоне не остался, попросившись в пилотскую кабину, чтобы лучше представлять, что творится за бортом. Штурмовики без него, чай, не заскучают и не разволнуются. Пилоты согласились, да еще и были рады этому — в кабине нашлось бы место еще на двух-трех человек, а в случае нападения штурмовик мог помочь им отстреливаться из пулемета, сами-то они от рулей управления оторваться не могли. Вот только разговор почти не клеился, так, обменивались какими-то обрывками, пилоты думали, что Мазуров поглощен предстоящей операцией и не сильно досаждали ему расспросами, а он думал, что не стоит их отвлекать от пилотирования.
— Крепко им досталось, — сказал командир аэроплана, когда увидел поврежденные бомбардировщики, хотел продолжить фразу, но оборвал себя.
— Будем надеяться, что они подавили зенитки, — нашелся второй пилот.
— Будем надеяться, — подхватил Мазуров этот очень содержательный разговор.
Рюгхольд был виден издалека, выделяясь в начинающем светлеть небе, как маяк, который указывает кораблям, где им нужно держаться, чтобы не напороться на мели и рифы. Полыхал весь остров, издали казалось, что остров превратился в вулкан, очнувшийся от спячки, который выбрасывает лаву сразу из нескольких жерл. «Зейдлиц» освещал все вокруг не хуже, чем солнце. Он осел почти по верхнюю палубу, но кильские судостроители потрудились над ним на стапелях на совесть, и чтобы он затонул, требовалось побольше торпедных попаданий.
На «Фон дер Танне» команда боролась с огнем, заливая его водой из брандспойтов, но он все никак не хотел успокаиваться, прятался, и как только людям уже казалось, что они усмирили его, он опять вырывался на свободу.
К поврежденным судам почти вплотную подошли миноносцы. С них тоже били струи воды, катера забирали раненых, обожженных и отвозили на берег.
Впору было говорить то же самое, что говорили они, когда встретили бомбардировщики.
«Ну и досталось им».
— Им сейчас не до нас, — сказал второй пилот, но командир аэроплана так на него посмотрел, что тот тут же замолчал, понимая, что не стоит раньше времени радоваться, как бы беду не накликать.
На кораблях стало заметно замешательство. Что там кричат на палубах офицеры, конечно, слышно не было, возьми они в руки даже громкоговорители. Но догадаться-то нетрудно, если учесть, что матросы побросали брандспойты и побежали к орудиям.
Аэропланы пошли на снижение, корабли скрылись за скалами, осталось только наплывающее на них взлетно-посадочное поле.
Перевернутые зенитки и горящие вспомогательные строения вполне могли сойти за сигнальные огни, садиться с которыми даже на незнакомое летное поле мог самый бездарный пилот, если бы не бесформенные груды фанеры и металла, в которые превратились подбитые аэропланы.
Тут и там виднелись останки подбитых русских аэропланов. Мазуров насчитал их не меньше полутора десятков. Они были и на земле, и на воде. Похоже, что германцы сильно укрепили свою оборону за последние несколько дней.
— Вам лучше пройти в салон, господин подполковник, — посоветовал командир аэроплана.
— Да, — сказал Мазуров.
Он встал со своего места, чуть покачиваясь от перегрузки и от того, что пол стал вибрировать, но успел сделать всего пару шагов, когда почувствовал, что что-то неладно.
— О, черт! — вскричал командир аэроплана.
Он увидел вспышку на земле.
— Что там? — обернулся Мазуров.
Ответ он получил, когда впереди от лобового стекла слева от аэроплана взорвалась шрапнель.
— Они не подавили зенитки, — сказал командир аэроплана, — при посадке они нас прямой наводкой накроют.
Мазуров усмотрел в этом подтекст — а стоит ли в таких условиях садиться.
— Я не могу отменить операцию. Второго такого случая не будет. Вам помочь с пулеметом?
— Толку-то от него, — сказал командир аэроплана, — идите лучше в салон, приготовьтесь и своих людей предупредите, что посадка будет жесткой.
Но он и предвидеть не мог, насколько она будет жесткой в действительности.
Штурмовики вцепились покрепче в лавки и перила, амортизировать падение смогли бы и рюкзаки с парашютами на спинах. Все считали секунды, видели, как поднимается земля, заполняя иллюминаторы, ждали, когда же наконец колеса коснутся ее, но когда до этого осталось одно-два мгновения — не больше, — зенитчики попали в пилотскую кабину аэроплана.
Штурмовики слышали, как пули проломили фанеру, разбили стекло, аэроплан вздрогнул, резко пошел вниз, ударился о землю, так что у всех, кто в нем находился, чуть душу всю не вытрясло, подпрыгнул, словно мячик, а потом грузно рухнул на поле.
— Спокойно! — кричал Мазуров, понимая, что пилоты мертвы и аэроплан остался без управления, а в пилотской кабине все разворочено и приборы разбиты.
И все-таки им повезло: случись такое на несколько секунд раньше, шансов выжить у них осталось бы куда как меньше.
Колесные стойки сломались, аэроплан осел на днище, все еще продолжая мчаться с приличной скоростью, разрывая фанеру, словно ему вспарывали брюхо. Орудие сорвало с места. Веревки, державшие его, порвались, и оно ударилось о заднюю стенку салона, пробив в ней небольшую дыру и застряв.
«Похоже, придется прыгать на ходу».
— Приготовиться к высадке! — закричал Мазуров.
Части пола уже не было, сквозь прорехи проглядывалась земля. Аэроплан быстро терял скорость, но окончательно остановился, когда подмял под себя обгоревший истребитель. Кабина растрескалась от этого удара, хотя ситуация была схожа с той, когда поезд врезается в стоящую на путях вагонетку.
Штурмовиков потащило вперед. Особенно плохо пришлось тем, кто сидел на втором этаже. Двое упали, но им тоже повезло — аэроплан встал, иначе их просто раздавило бы, а так они отделались ушибами и встать смогли без чужой помощи.
После такого сотрясения нужно еще несколько минут, чтобы оправиться от шока, прийти в себя, но их не было. Мазуров знал, что вскоре аэроплан загорится. Он уже чувствовал запах дыма.
— Высадка, быстрее! — закричал он.
— Двери заклинило! — закричал кто-то из штурмовиков. — Сейчас!
Корпус аэроплана перекосило, двери не поддавались, штурмовики были заперты здесь, как в тюрьме.
— За пулеметы, — он заранее распорядился, кто займет за ними места, — будете прикрывать высадку.
Стенки корпуса вокруг бортовых пулеметов были обшиты металлом, но вряд ли это давало чувство спокойствия.
Мазуров полез в кабину. Он пробирался через завалы из фанеры, под ногами хрустели осколки стекла, которые щедро окатили лица пилотов. Они сидели в своих креслах, привязанные ремнями безопасности, чуть откинувшись вперед, почти склонившись над штурвалами, а залитые кровью руки все
