но наконец-то надел бутсы и ударил по мячу.
Этот звук перекрыл звуки выстрелов. Они раздавались где-то на другой оконечности села, доходили до егерей совсем обессиленными, а разобрать их удалось только тогда, когда ведро затихло.
— Под ноги смотри. Да? — последнее слово прозвучало с кавказским акцентом.
— Проверено. Мин нет.
— Противопехотных, а на слонов — не знаю. Что там?
— Стреляют. Откуда я знаю, что там.
Егеря прислушались. Два «калашника» очередями опоражнивали свои рожки. Это продолжалось еще несколько секунд, потом все затихло, видимо рожки опустели. «Калаш», если непрерывно жать на курок, отличается звериным аппетитом и патроны щелкает быстрее, чем белочка орешки.
Стрельба не возобновлялась, хотя прошло уже так много времени, что заменить использованный рожок смог бы и школьник, который впервые увидел, придя на урок НВП, и теперь, под неусыпным оком отставного офицера среднего звена, изучает конструкцию автомата.
— Чует мое сердце, что у кого-то не выдержали нервы и он препоручил боевика заботам похоронной команды. Без труповозки не обойтись, — сказал Голубев.
— Откуда знаешь? — спросил Кондратьев.
— Я же сказал, сердце чует.
Они немного расслабились, вели себя вальяжно, точно оказались не на зачистке села, где находилось сейчас сотен пять боевиков, а пошли, к примеру, по грибы, нехотя переговариваясь, раздвигая палочкой кустики и травинки, потому что нагибаться каждый раз лень, пинают ногами цветные листья, которые можно принять за гриб, иногда все же наклоняются, кидают в лукошко белый, подосиновик или подберезовик. Меньшим они утруждать себя не будут. Но сколько раз случалось, что в селе, которое чистили каждый день на протяжении недели, как проклятые ассенизаторы, вдруг появлялся какой-то сумасшедший, стрелявший из автомата по всему живому, что носит военную форму. Происходит это так неожиданно, что, пока вскидываешь свой автомат, чтобы вступить в эту игру, сумасшедший куда-то исчезает, прячется и поди найди его. Хорошо, если у него руки дрожали и ни в кого он не попал. Никто не знает, из какой норы он появился, точно осенью отрыл себе берлогу, где и спал в ней до зимы, а снег ее так занес, что и не найти без бульдозера. Но когда снег стал таять, этот сумасшедший проснулся.
За забором, прямо напротив дома, остановилась машина. Мотор водитель не выключил. Послышалась человеческая речь, но говорили на непонятном языке, будто сюда занесло миротворцев из очень экзотической страны. Зулусленда или Брунея. Но ближайшие миротворцы стояли в Грузии и заехать сюда никак не могли, потому что через границу их никто не пропустил бы.
Кондратьев посмотрел в окно. За забором мог спрятаться любой грузовик, разве что кому-то вздумается загнать сюда дальнобойщика и лишь тогда над забором высунется верхняя часть фургона или железнодорожного контейнера.
— Поспешите, ребята, — подбодрил Кондратьев егерей, тащивших последнего из найденных боевиков, — не успеете, подберут «мусорщики» возле нашего дома тех двоих и к следующему дому поедут. А этого только на обратном пути заберут. А может, и не заберут. Может, у них уже тогда кузов будет переполнен. Тогда его возьмут только в следующем рейсе. Замерзнет ведь. Вы же за грузовиком гоняться не станете?
— Не-е-е, не станем, — протянули дуэтом егеря и посмотрели на боевика. — Н-е-е-е, — опять запели они, — этот не замерзнет. А на снегу спать — полезно. Организм закаляется, и шерсть становится шелковистее.
— Точно. Он вообще без одежды обходиться может, — поддакнул Голубев.
— С чего ты взял?
— Неандертальцы обходились только набедренной повязкой, а этот по развитию от них недалеко ушел.
— Вот только охотится он не с каменным топором, а с автоматом.
— О, если бы неандерталец нашел склад боеприпасов, он тоже бы через какое-то время разобрался, что к чему, и на мамонта ходил бы с автоматом.
Мотор заурчал сильнее, натужно сдвигая машину с места, к которому она успела уже прирасти шинами. Колеса сделали несколько оборотов вхолостую, размалывая снег, прежде чем машина тронулась, — получилось это с небольшим рывком.
— Вы опоздали, — констатировал Кондратьев, наблюдая, как над забором встает грязное облачко выхлопных газов.
— Опоздали, — согласно кивнули егеря, они тоже смотрели на облачко. Есть предложение — оставить боевика в доме, в тепле дождаться возвращения «мусорщиков», а пока осмотреть дом получше.
— Отклоняется.
— Может, объявить прения?
— Боевика тащите за ворота, потом будете дом осматривать. Выполнять приказ!
— Есть, господин капитан, — егеря сказали это в ритме стихов Владимира Маяковского, чеканно, как дружно шагающие демонстранты. Вот только руки их были заняты, и чтобы отдать честь, им пришлось бы бросить боевика. Они сделать это не додумались, а лишь попытались выпрямить спины, но поза, которую они смогли принять, была далека от стойки «смирно», и так приветствовать своего командира мог разве что больной артритом.
Изредка, и обычно в самую неподходящую минуту, просыпающиеся в егерях интеллектуальные способности могли свести с ума кого угодно, и, чтобы не угодить в психушку после очередного разговора с подчиненными, Кондратьеву приходилось пропускать слова мимо ушей и стараться побыстрее прекратить разговор властным распоряжением — некий эквивалент тому, что говорит спикер, когда у депутата отключается микрофон: «Вы исчерпали регламент». Но реплика: «Исполнять приказ» — более действенна.
Егеря приняли шарить по углам, открывать шкафы, простукивать пол, потому что трех автоматов, которые они нашли при спящих боевиках, было маловато. Поворошишь тюки, поищешь среди банок с вареньем, консервов да пакетов с крупами (а запасов здесь хватило бы на всю зиму) и найдешь то пистолет ТТ, заботливо завернутый в промасленную тряпочку, то коробку с патронами или «лимонками». Все это добро егеря несли в центр большой комнаты и складывали там на пол. Гора постепенно росла. Прибавился еще один автомат, а потом еще один — они лежали в шкафах вместе с одеждой, и наконец Голубев, приподняв одну из досок пола, извлек из неглубокого тайника пулемет с прицепленным к нему полным магазином, дотащил до оружейной свалки, поставил на ножки чуть в стороне, как наиболее ценный экспонат выставки. Оружие, хоть и было оно чужое, опускали на пол осторожно и аккуратно. Руки как-то не поворачивались грохнуть что-то небрежно об пол. Оружие прибывало с такой скоростью, что Кондратьев стал побаиваться — еще несколько минут работы в таком же темпе — и, чтобы перетащить вес находки на улицу, где их заберут соответствующие службы, придется делать, как минимум, две ходки. По сусекам они поскребли. На колобок не набрали, но на то, чтобы оснастить отделение, — хватит. Что же будет, когда они подметут в амбаре?
Никто не поверит, что все это хозяйство принадлежало только трем боевикам. Может, их на самом деле было побольше? Просто остальные отправились в гости в соседний дом, а там их сморил сон?
— Солидно приготовились, — сказал Голубев.
— Да, если бы не химики, нас бы здесь встречали с музыкой, — протянул Луцкий.
Опять пришло время подсчетов. В селе триста домов. Не меньше. Если не в каждом из них, а через один или два, сидело по три боевика, сытых, хорошо вооруженных, в подвалах, оборудованных всем необходимым для долгого зимовья и долгой обороны, где можно пережить все, за исключением близкого атомного взрыва, о Боже — ни летчики, ни артиллеристы не выбили бы из этих берлог такую ораву. Сравняй с землей село — все равно всех боевиков не изведешь. Они забились бы поглубже, переждали обстрел, а потом опять выбрались бы на поверхность. И без допросов понятно, что собрались они драться за каждый дом, отступать только в редких случаях, а жизни свои они уже давно заложили тем, кто их нанимал, так что терять им было абсолютно нечего.
Из экзотического снаряжения им попался колумбийский нож с зазубренным, как пила, лезвием и
