— Летом — в коротких, — егерь начинал сердиться.
— Ладно, не обижайся, — сказал водитель, — могу подкинуть интересное занятие. Когда уйдешь на покой — можешь проследить ее боевой путь, — он кивнул на БМП, — поверь мне, узнаешь очень занимательную историю. Если бы она все это время простояла в смазке, законсервированная на складе, тогда, конечно, ты мог бы возмущаться, а так… Да любая машина давно накрылась бы при таких нагрузках.
— Сдаюсь, — примирительно сказал егерь. — Тебе помощь нужна?
— Нет. Сам справлюсь, — сказал водитель.
— Голубев, ты в очередной раз меня убеждаешь в том, что худая голова языку покоя не дает, — сказал капитан Кондратьев своему подчиненному, когда ему надоело, что водитель тратит время не на исправление, а на перепалку с егерем, — не мешай ему. Когда понадобится ломовая лошадь, я тебя позову.
— Так точно. Рад стараться. Разрешите идти, ваше благородие? скороговоркой выпалил Голубев, смешав в своем ответе все пришедшие в голову реплики из устава царской армии.
— Отдыхай.
— Слушаюсь, — он не стал добавлять, хотя и хотел, «и повинуюсь», потому что эти слова были из другой постановки.
— Эй, Верховцев, — послышалось из бронемашины. Из люка высунулся радист. Он только что разговаривал с пилотом «Стрекозы». Топлива у того осталось минут на десять. Он хотел улетать на дозаправку, выяснял, что стряслось внизу и надо ли присылать ему замену, — может, мне сразу запросить помощь? Зачем тебе мучиться, рученьки белые марать.
— Отстань, без тебя хоть вешайся, — огрызнулся водитель.
— Могу дать веревку и мыло.
— Веревку, может, и возьму, но потом. Мыло себе оставь. Помоешься. От тебя несет как от помойного ведра.
— Ладно, ладно. «Стрекоза» нас хочет покинуть. Спрашивает, сколько тебе времени надо на починку.
— Не знаю. Может, долго.
— Понял. Так и сообщу. Пусть на замену другую «Стрекозу» вызывают. Радист опять нырнул в трюм бронемашины.
Временное безделье занять было абсолютно нечем. Можно, конечно, впрячься в БМП, наподобие бурлаков, и попробовать протащить ее вперед. Весила она поменьше, чем баржа, а десантники и егеря казались покрепче тех бедолаг, что были изображены на картине Репина, но вряд ли усилий всех их хватит на то, чтобы сдвинуть бронемашину хотя бы на несколько сантиметров. Толку никакого, зато можно весело провести время. Лучше, если застряли бы две БМП. Тогда можно было и вовсе разделиться на две команды и устроить соревнования, достойные Книги рекордов Гиннесса.
Ох, и сигаретки не выкуришь. Вдруг в ближайших кустах сидит снайпер, еще не успевший превратиться в ледышку, греет окоченевшие руки своим дыханием, посматривает по сторонам, прикинувшись то ли камнем, то ли холмиком, обросшим кустами, видимо из-за этого он понатыкал в свою одежду веточек. Ноги у него уже обморозились. О валенках он не позаботился (не любит он ничего, что связано с русскими), а теплые ботинки — в такую погоду от холода защищают не долго. Вот и мучается теперь. Тем не менее он сможет приладить приклад к плечу, заглянуть в оптический прицел и нажать на курок разок-другой, прежде чем его накроют из станкового пулемета. Если снайпер араб или негр, непривычный к местному климату и снег видевший разве что по телевизору, на фотографиях и в холодильнике, а лед — в бокале с коктейлем, то он давно уже распрощался со своей душой. Отойди чуть в сторону от дороги, наткнешься на скрюченные ледяные скульптуры. Художественной ценности они не представляют. Никто не пойдет их искать. Но…
Экспериментировать не стоило. Огонек сигареты — прекрасный ориентир для снайпера — мишень, которая приободрит даже полумертвого.
А вот валенки — мечта. Жаль, что их по уставу положено носить только милиционерам. Они так комично в них выглядят, управляя движением на городских улицах. Зато не мерзнут.
Десантники, похоже, не собирались выбираться из трюма, неприветливые, то ли боялись, что их теплые места займут, то ли заснули все и не почувствовали, что машина остановилась. Странно, что они не расслышали грохот шагов по броне — они такие громкие, что всем в трюме должно казаться, что колотят возле ушей и со всех сторон, по всему корпусу, снизу тоже, точно и там кто-то бродит.
Задний люк приоткрылся со скрипом, тусклый сноп света выпал на снег, сжался в испуге, а потом в него прыгнул десантник да так и остался стоять в этом пятне, увязнув. Он что-то держал в руках, бережно поддерживая сверху и снизу, что-то очень напоминающее снаряд небольшого калибра. Зачем он ему? Когда он оказался в пятне света, то стало видно, что гильза снаряда красная, раскрашенная синими цветочками, а сам снаряд — маленький совсем, тупоносый, серебристый. Теперь-то все увидели, что никакой это не снаряд, а термос. Десантник распрямился, кости его захрустели. Он улыбнулся, промычал: «ох, хорошо», хватая воздух носом и ртом. Десантник выставил термос впереди себя, легонько взболтнул.
— Ребятки, чайку не желаете?
— Ты еще спрашиваешь? Да мы тут на свежем воздухе все окоченели, сказал Голубев.
— Хорошо вам. Мы там внутри все задохнулись.
— Потому и не выходите?
— Нет. Не поэтому. Но противогазов-то у нас нет. Не знаю кому и лучше.
Десантник отвинтил колпачок, служивший и чашкой, протянул его егерю, а сам зубами вытащил большую пробку, заткнувшую ему рот, как прочный кляп. Теперь он мог только мычать.
— М-м-м.
Егерь превосходно все понял и подставил кружку. Теперь он смотрел, как в нее льется ароматная густая жидкость.
— Хватит, хватит, — сказал егерь, почувствовав, что к тому времени, как кружка наполнится до краев, стенки ее так нагреются, что он просто не сможет держать ее в руках. И без того пар обжег егерю нос, когда он поднес кружку к губам, а чай — гортань. Он выпил чай слишком быстро, почти не почувствовав его вкуса. В желудке стало тепло.
— Спасибо. Давно мечтал.
— Всегда готов.
На запах стянулись все егеря, странно, что он не выманил из трюма десантников. Кондратьев, Евсеев, Луцкий и Кудимов, которому и протянул чашку Голубев со словами: «Рекомендую. Очень вкусно». Сам он отошел в сторону, чтобы над душой не стоять, потому что ему хотелось еще чаю, но если давать волю своим желаниям…
Только один егерь остался на броне — возле башни, похожий теперь на охотника, взобравшегося на убитого им страшного зверя. Охотник позирует и ждет, когда знакомые запечатлят этот исторический момент для потомков. Башню он повесит в квартире на стене — среди остальных трофеев, а фотографию будет носить с собой и небрежно демонстрировать своим менее удачливым коллегам. Но было слишком темно. Снимок мог выйти нечетким. Чтобы получить понятное изображение, его надо обрабатывать на компьютере.
Егерь мотал головой из стороны в сторону, приставив к глазам бинокль. В инфракрасном свете округа тоже казалась безжизненной. Возможно, надо проводить наблюдения в каком-то другом спектре.
Горы покрывала зеленоватая дымка, кусты шевелились от ветра, снег искрил, и если смотреть на него с минуту, то начинало резать от боли глаза, словно в них попала соринка. Но пейзаж не заслуживал такого длительного внимания к себе и уже через несколько секунд надоедал. Периодически егерь отрывал бинокль от глаз, видимо проверяя — не прилип ли он к коже, и с заметным удовольствием переводил взгляд на копошащихся внизу товарищей. Эта картина успокаивала его. Ему приказали наблюдать за местностью. Когда глаза немного успевали отдохнуть, ему приходилось вновь прикладываться к биноклю, совсем как алкоголику, который не может расстаться с бутылкой и, переведя дух, цедит из нее пойло маленькими глотками, растягивая удовольствие. Он боится подумать, что бутылка когда-нибудь опустеет. На новую он не наскребет в карманах денег. Придется либо просить милостыню, либо ограбить кого-нибудь… А егерь
