дожидаться ночи, и так все ясно. Лежат, молчат, выдумать ничего не могут, онемели от страху, под себя наложили. Скажи им так. А потом посмотришь, что будет. Только условимся: речей их не слушать. Сказать они могут все. Но нас никто не тронет.
Кулу ответил не сразу. Подумал, покряхтел. И сказал наконец:
— Срок не истек. Есть еще время до темноты. Что-то ты больно торопишься.
— А без толку ждать. Сразу все решим.
— Не видано такое, чтобы ядозуб отказался пленника пытать, если вождь ему разрешает.
— Я это знаю не хуже тебя. Ну, давай, Кулу. Или ты боишься?
Кулу повернул голову и посмотрел на Орми с ненавистью.
— Боюсь, говоришь? Чего же мне бояться? Пытать не меня будут.
— Боишься, что я наврал. Веру потерять боишься, которая в тебе еще и не родилась, а ты без нее жить уже не сможешь.
— Дерьмо, — прошипел Кулу. — Падаль. Ненавижу тебя все равно, правду говоришь или врешь — все равно ненавижу. Червяк позорный. — Он помолчал и добавил: — Ладно. Я сделаю так, как будет для тебя хуже всего. Я сделаю, как ты сказал. И не надейся, что я тебе подыграю. А души никакой у меня нет. Никто надо мной не властен, понял? Ни Улле, ни Имир. Я сам себе господин.
Сказав это, Кулу встал и направился к костру.
— Ну, что приуныли? Ждать надоело? Так и быть. Кончаем. Давайте, ребята. Эти выродки умеют только языком молоть. Все, что змееныш тут говорил, — брехня. И ночи ждать ни к чему. Кто ушей свежих хочет — вперед. Поклонимся Улле.
И Кулу развалился у огня.
— Сам-то чего лег? — спросил Эрк Носатый.
— Я потом, — сказал Кулу. — Сначала вы натешьтесь. Только смотрите, чтобы у них в башке не помутилось, не перестарайтесь.
Людоеды, кряхтя, поднялись. «Ну все, — подумал Орми. — Конец. На что я надеялся, дурак? Соплянка! Червяк безмозглый! Было ведь еще время! Белолобый мог прийти!»
— А что, вождь, срок-то не истек, — сказал Хлу.
— Да плевать, — сказал Кулу.
— Я первая. — Хреса вразвалку пошла к пленникам.
— Чего это — ты? — Барг догнал ее и отпихнул. — А ну пусти!
Тут Барг схватил Эрка за уши и ударил его об колено рожей.
— Эй, вы что, сдурели? — рявкнул Кулу. — На всех хватит!
— Не хватит, — сказала Хреса. — Нас шестеро. А ушей всего четыре.
— Мне не оставляйте, — сказал Кулу. — Я на своем веку ушей нажрался.
Эрк, лежа во мху и хлюпая кровью, извернулся и вцепился зубами Баргу в пятку. Тот взвыл и кинулся душить обидчика. Кулу вскочил с хриплым ревом, подбежал к дерущимся и долбанул их лбами друг о друга. Оба обмякли и затихли.
— Ну, а вы чего встали? Вперед!
Хреса, Хлу и Курги доковыляли до пленников и сели на корточки вокруг них. Орми взглянул на их кислые рожи, и в нем затеплилась надежда. Хреса пощекотала Эйле под подбородком длинным грязным ногтем. Хлу подергал Орми за ухо.
— Это все не то, — сказал Курги мечтательно. — Я уши жа-ареные люблю. Надо бы огня притащить.
— Дело говоришь, — сказал Хлу и начал было вставать, но Хреса его опередила. Она кинулась к костру бегом, споткнулась и грохнулась лицом в огонь. Последние жидкие клочья серых волос на ее голосе вспыхнули, завоняло паленым. С диким воем Хреса вывернулась из огня и принялась кататься по земле. Погасив на себе пламя, затихла и осталась лежать, где лежала, тихо поскуливая.
— Дура косолапая! — заорал Курги с неожиданной яростью. — Ходить не умеет!
Курги встал и направился к костру. Нагнулся, стал выбирать головешку. Полез зачем-то руками в самый жар. Обжегся, запрыгал, на ладони стал плевать. Тогда Кулу поднялся и с размаху ударил его кулаком в висок. Курги рухнул беззвучно и замер.
— Болван! Соплянка!
Кулу подошел к пленникам. Хлу все еще сидел на корточках рядом с Орми и рассеянно дергал его за ухо.
— Рви, — сказал Кулу. Хлу поднял голову.
— Рви!
Хлу сжался в комок и пробормотал:
— Ну — оторву. Чего орать-то. Оторву. А что потом? Ты мне скажи, потом-то что?
— Ничего. Рви.
— Что, жить будем?
— Не понял.
— Жить, говорю, потом будем, что ли? Слышь, вождь… Надоело мне все… уши рвать руками. Ты мне ножик дай. Я ножиком люблю.
Кулу протянул ему каменный нож. Хлу вскочил. Глаза его горели ненавистью.
— Ты, вождь… падаль! Ты сам выродок! Я давно заметил! Первым сдохнешь!
Хлу замахнулся, и тогда вождь точным ударом в челюсть уложил его на мох рядом с Орми. Подобрав нож, Кулу молча разрезал ремни на руках и ногах пленников. А потом бросился на землю лицом вниз и завыл.
Отряд двигался на восток — восемь всадников на двух мамонтах. Белолобый потерял резвость: рваная рана в боку не позволяла ему бежать так же легко и быстро, как раньше. Поэтому его подруга, горбатая и косматая мамонтиха Мама то и дело забегала вперед и останавливалась, поджидая своего спутника. На Белолобом ехали Эйле, Орми, Хреса и Хлу. На шее Мамы восседал Кулу с длинным копьем и железным мечом — Орми уже не надеялся получить назад свое оружие. За спиной Кулу тряслись на мохнатом горбу мамонтихи Барг, Курги и Эрк.
Мамонты нагнали их на другой день после того, как Кулу, мрачно выслушав рассказ Орми о Зерне Имира, кивнул ядозубам, буркнул «пошли» и побрел на восток, никого не дожидаясь и не оборачиваясь.
Путешествие проходило в молчании. Ядозубы были подавленны и угрюмы.
Лес остался позади. Они ехали по сухой каменистой равнине, отличавшейся от Мертвых земель лишь стелющимися кустами можжевельника и редкими пятнами лишайников на серых валунах. Гутанская стена однообразно и бесконечно тянулась по левую руку. Часовых не было видно. По стене и у ее подножия, перебирая толстыми щупальцами, как серые тени, ползали змееноги. Их кожа, принявшая цвет камня, делала их почти невидимыми, когда они замирали, повиснув бесформенными мешками на гладко отесанных плитах.
Местность понижалась. Впереди, в низине, клубилась бурая хмарь. Почва стала влажной и топкой. Вскоре пропала всякая растительность, а потом не стало и змееногов. Мамонты брели, проваливаясь на два локтя в вязкую жижу.
Они вошли в туман. Мгла стелилась по земле тонким слоем, так что всадники могли видеть верхнюю часть стены, торчащую из зыбкого моря, и серое небо; пешими они бы видели не дальше, чем на пять шагов. Здесь негде и не из чего было развести костер. Люди спали на мамонтах, а мамонты спали стоя или дремали на ходу. Люди ели сырое мясо, отрезая тонкие ломти от туши оленя, уже начавшей разлагаться. Мамонты копали бивнями в болоте, изредка отправляя в рот какие-то вонючие черно-бурые пучки — то ли водоросли, то ли гнилые корни.
Ядозубы не знали, как называется эта гиблая страна, а Орми и Эйле помалкивали. В голове у Орми бесконечно крутились смутные слова с Веоровой шкуры: «На востоке страна Каар-Гун — бескрайняя топь, где у людей меняются лица и души, страна Клыкачей, где сгнившее время тяжелыми пузырями поднимается со дна трясины». Эйле шептала, прижимаясь лицом к мохнатому, затылку Белолобого:
— Беги быстрее, пожалуйста, милый, я знаю, как тебе трудно. Но здесь очень опасно, я чувствую, мне страшно…
Потом налетел южный ветер и развеял туман. Путники увидели бескрайнюю унылую равнину, сплошь
