стене. Гигантская туша чудовища лопнула, шкура с нее сползла и растаяла как дым, и Властелин Времени начал распадаться. Его плоть разделилась на множество сгустков, каждый из которых постепенно принимал человеческое обличье. Но это были не люди, а трупы гниющие трупы мужчин, женщин, детей, особенно много детей. Властелин Времени превратился в груду зловонных тел. А гнили они быстро, прямо на глазах, разваливались, пузырились, сохли и рассыпались в прах. И вот уже только груда костей и трухи осталась на месте чудовища.
Посреди этой груды стояла Эйле, по пояс в костях. Лицо ее было обожжено вспышкой, волосы встопорщились, глаза горели безумно. Она не двигалась.
Первым опомнился Аш. Он, должно быть, вспомнил слова Энки о своей зоркости и счел нужным поделиться тем, что видит.
— Злой дух исчез, — сказал он. — Его нет больше. И девушки нет, Эйле ее звали, кажется. Они сожгли друг друга.
— Ты что, Аш? — пробормотал Энки. — Вот же она стоит. Ты что…
Люди постепенно приходили в себя и начинали подниматься с пола. Кости и прах оказались призрачными. Они исчезли, как только кто-то из ядозубов дотронулся до них. Обнажился пол — он был каменным в том месте, где сидело чудовище. Низко над полом, в шаге от Эйле, висела в воздухе голова Уллины Великой. Властелин Времени хранил ее внутри своего тела.
Это было совсем не то, что они ожидали увидеть. Ждали чего-то рогатого, уродливого, жуткого. А тут — просто голова красивой женщины. Голова как голова. Вот только висит, не падает, и рот разинут в беззвучном вопле, и в глазах — не поймешь, то ли ужас, то ли торжество, а снизу, где следовало быть шее, болтаются гнилые клочья.
Но Орми смотрел не на голову. Он смотрел на Эйле. И душа его наполнялась тоской, потому что он с каждым мгновением все яснее понимал: Эйле нет больше. От нее осталась лишь тень. Дотронешься, и она исчезнет. Свет проходил сквозь нее. Вот тень стала зыбкой… черты расплылись… на миг возникло лицо того страшного трупа, что разговаривал с Орми тогда, в Каар-Гуне. Потом снова — как будто живое лицо, но труп не исчез, лица наложились друг на друга и смешались… Орми с криком бросился к призраку, не в силах дольше выносить эту муку. Скорей прикоснуться к ней, и пусть она растает, как прах Властелина Времени, навсегда, навсегда! Он схватил ее за руку…
— Ш-ш! Эйле появилась из воздуха, вот чудо! — сказал Аш.
Рука была теплая.
— Ты жива? — еле вымолвил Орми. Эйле в ответ слабо улыбнулась. Губы у нее потрескались и сочились кровью.
— Что это было? Что ты сделала?
Она повернулась к нему, и он невольно попятился: она — и все же не она. Лицо странно изменилось. Не то чтобы оно стало чужим… Повзрослело? Да, но не только это.
— Что с тобой?
Эйле опустилась на камень рядом с головой Уллины и беззвучно рассмеялась, закрыв ладонями лицо.
— Сколько всего было, Орми, — сказала она сквозь смех. — Петли, петли! Тысячи петель! Если бы все рассказать! Бедное время!
За спиной Орми раздался голос Элгара:
— Свершилось чудо, Эйле! По всем законам ты не могла убить Властелина Времени и остаться живой. Я же понял, что ты задумала: соединить свою душу с его, чтобы вы, слившись, уничтожили друг друга…
— Ничего я не задумывала! — Теперь Эйле смеялась уже в голос.
— Все равно ты должна была исчезнуть вместе с ним! Ты не могла выжить!
Эйле все хохотала и хохотала. Потом понемногу угомонилась, отняла ладони от лица и сказала:
— Ну что ты говоришь: должна была. Как будто законы что-то значат в этом мире. Вздор. Законы — такие же оборотни. Повязка на глаза для безмозглых и доверчивых. Понадобится — и все законы вместе с миром — опа! выворачиваются наизнанку. Потом еще. И еще. Я должна была исчезнуть? Да, конечно. И я исчезла. А потом раз — и я снова здесь. Я еще нужна, понимаешь? — Эйле судорожно вздохнула. — А петли? Ты знаешь, сколько ОНИ накрутили петель? Да у НИХ теперь наверняка концы с концами не сойдутся. Где-нибудь небось у деревьев выросли уши, а соплянки пустили корни. Только всем на это наплевать. А я-то дура! Думала, я их раскусила. А вышло так, что и мой бунт, и то, что я сделала, — все было предусмотрено! — Эйле перевела дух, потом усмехнулась и продолжила: — Мы, люди, так малы, и время наше столь ничтожно. Есть ли смысл с нами считаться? Что такое наша вселенная? Думаете, ею все исчерпано? Как бы не так! Мир бесконечен во все стороны, Сидит на крысе блоха и думает: кусать или не кусать? Вроде бы надо, но что-то не хочется. Наша вселенная — обрывок блошиной мысли. «Вроде бы надо» — это Имир и все его слуги. Вперед, к торжеству добра. Мысль развивается, решение зреет. Сейчас как укусит крысу блоха, ох что будет! Но тут появляется коварный враг. Мысль выворачивается и встает на дыбы. «Но что-то не хочется» — это Улле со своим воинством. О ужас! Время обратилось вспять! Укус срывается! Конец великому замыслу! Вы, конечно, думаете, что я спятила. А ничего подобного. Насчет блошиной мысли — я не хочу сказать, что дело обстоит именно так. Это пример. Их нужно много придумать. Но один-то попадет в точку. Истина недалеко. Что-то похожее или еще глупее.
Эйле сникла и замолчала. Орми с трудом дослушал ее речь до конца: его мозг просто отказывался воспринимать этот бред после всего, что случилось. Мозг требовал сна и не желал ничего знать.
Так или иначе, Властелин Времени был побежден, и все невольно расслабились. Ядозубы — те уже вовсю храпели, разлегшись на полу. Аги и Бату тоже спали, хоть и без храпа. Аш и Энки клевали носом. Только Элгар стоял и озабоченно смотрел на Эйле, видимо, собирался с мыслями, чтобы достойно возразить. Сквозь наползающую дрему Орми услышал его голос:
— То, что ты говоришь, Эйле, безусловно, неверно. Твои ощущения я бы назвал страхом перед бесконечностью. Перед той бесконечностью, с которой сталкивается всякий, чья жизнь так или иначе пересекается с главной дорогой, по которой движется мироздание. Как бы ни был велик человек, бесконечность превращает его в ничто. Однако на самом деле это всего лишь иллюзия. И я могу ответить на твой вопрос…
— Я не задавала никаких вопросов, — сказала Эйле. — У меня их нет.
— Ты говорила, что люди — орудия в чьих-то руках, и кто-то управляет нами, а цель этой игры никому не ведома, и хозяева, кто бы они ни были, не считают нужным поделиться с нами своими планами. Но дело-то все в том, что мы не просто орудия. Мироздание едино. Все его части слиты в целое, поэтому в каждой мелочи, в каждой песчинке отражается все сущее, все, что было и будет. Поэтому ты и смогла сравнить вселенную с блошиной мыслью. Но твои слова — лишь малая часть правды, ее боковая веточка. А настоящая правда в том, что люди, как и все остальное, что есть в мире, являются частями той самой бесконечности, о которой мы толкуем. Неведомые хозяева — это и мы тоже. Игра — наша игра. Души людей пронизывают вечность. А что касается нашей ничтожности, то ведь в мире в конечном счете нет ни большого, ни малого…
Тут Орми заснул окончательно, и монотонное бормотание Элгара превратилось в мутный поток, ленивую подземную реку, которая все течет и течет из ниоткуда в никуда… Так или иначе, Орми в вопросах вечности остался, как и был, полным невеждой.
Спали они долго, никак не меньше суток. Потом Элгар разбудил их.
— Пора, — сказал он. — Надо выбираться отсюда.
— А с этой как? — пробормотал Кулу, потягиваясь. — С головой-то? Если Зерно Имира у нее внутри, так надо его достать.
Кулу встал, вынул меч и замахнулся.
— Не надо, — остановил его Элгар. — Меч погубишь, а то и что похуже случится. Я возьму ее, а больше пусть никто к ней не прикасается.
Элгар взял голову Уллины за волосы и понес к лестнице.
— Погодите! — всполошился Орми. — Где яйцо Клыкача?
Его мешок был пуст, в шкуре зияла круглая дыра с обугленными краями.
Яйцо искали долго и тщетно. Потом Аш, в задумчивости стоявший в сторонке, сказал:
— Вы ищете шарик с Черным Ужасом? Вон он. Только ужаса в нем больше нет, или он затаился.
