Служилые сложили об этом длинное сказание, от которого так и тянет жаром пыточного костра. Казаки и дети боярские, люди незлобивые и здравые, с первых месяцев воеводства Головина стали замечать, что стольник все делает не так, как надо. Слыхано ли было, чтобы в заложники брать малых детей? А воевода приказал поступать именно так.
Говорили казаки, что якуты еще «русского обычая не ведают» и с ними одной «жесточью» ничего не сделаешь. Воевода в ответ разражался такой бранью, что даже старослужилые терялись. Шалам Иванов предупреждал, что якуты хотят у русских «сердца вынимать». Воевода пообещал за это Шаламу кнут. Начались волнения якутов...
Головин занимался темными делами: «поворачивал» к себе государевых соболей, за якутами ложно числил недоимки, а служилых обвинял в недоборе ясака. Чтобы скрыть всякие следы содеянного, Головин стал свозить в Якутск «лучших мужиков» – якутов, пытать их и вырывать от них наговорные речи на казаков и служилых. Потом Головин повесил «лучших якутских людей» и начал расправу со служилыми. От его батогов в первую очередь пострадали такие знаменитые люди, как Парфен Ходырев, Шалам Иванов, Ярофей Хабаров, Семен Шелковников, Еналей Бахтеяров.
Один из «ушников» Головина содрал бархатный кафтан с плеч Ярофея Хабарова, бил его батогами и до «полусмерти изувечил». Тогда в числе главных «ушников» и «потаковников» Головина и исполнителем пыток был наравне с Василием Поярковым и Юрий Селиверстов, большой недруг Дежнева. Пытаемым ставили в вину, например, что они «сны на нево Петра напущали»...
Так и погибали «томною голодною смертию» якутские служилые в двенадцати тюремных избах Головина под клещами и на дыбе палача. Тела погибших воевода велел увозить за версту от острога, где было основано целое кладбище. Головин перепытал всех, кого мог, – и черного попа Перфирия, и дьякона Спиридона, и женок служилых людей, и толмачей, и приказных. Тех, кто уцелел после пыток, он послал на Колыму и в знаменитый амурский поход Василия Пояркова. Юрий Селиверстов, в те времена вращавшийся более в обществе пытошных толмачей и ложных доносчиков, вскоре сошелся со Стадухиным.
А Михайло Стадухин? Когда он расстался с Дмитрием Зыряном «на море» и явился в Якутск с вестью о новых землях, он попал под горячую руку воеводе. Ясырная женка Стадухина, если она прибыла с ним вместе в Якутск, наверно, пролила немало слез, видя, как ее милого дружка водят «за приставами» в съезжую избу. Головин морил Стадухина голодной смертью, видимо подозревая его в утайке «мягкой рухляди». Но вскоре в Якутск пришли грамоты об освобождении всех узников воеводы. Головин с большим сокрушением приказал распилить на дрова виселицы, которые он уже выстроил для служилых людей. Душу он отводил в разговоре с Парфеном Ходыревым, выпущенным из тюрьмы. Воевода «при народе» сожалел, что не успел повесить Парфена, хотя виселицы вышли на славу.
Все это было в 1646 году, а через год в Якутск прибыл новый воевода – Василий Пушкин. Он сразу стал хвалиться пред казаками, что всех их «из-под тиха выведет». Отсюда – начало новой истории об отчаянном Василии Бугре, первооткрывателе Лены и друге Семена Дежнева.
Василий Бугор, казачий десятник, человек уже, видимо, немолодой, пришел в то время в Якутск из «Братской землицы», где он «бился явственно» в отряде Курбата Иванова, по наряду с этим заводил с молодым задором «круги и бунты». Ему, как и всем служилым, много лет подряд не платили жалованья. Василий Бугор пытался сначала по-хорошему добиться признания своих прав, сочинял челобитную о выдаче круп, соли и толокна. Воевода Пушкин челобитную принял, но на другой же день Василия Бугра били батогами в палец толщиной на главной площади Якутска.
Тогда Бугор стакнулся с Шаламом Ивановым, Иваном Редкиным, Семеном Головачевым и двадцатью другими служилыми, в числе которых были Ярофей Киселев, Иван Пуляев и Павел Кокоулин. Эти имена стоит запомнить. Ночью Бугор с Шаламом силой захватили коч у одного торгового человека и поплыли в привольные земли. По дороге они захватывали казенные суда, брали спасти, припасы, товары. Из Лены они вышли на восток, и кто знает, где побывали корабли Василия Бугра! У беглецов было все для далекого похода: огненный бой, ездовые собаки, нарты, лодки, сети, говядина, крупы и толокно, из-за которых Бугор столь много претерпел. А пока Василий Бугор носится на своих кочах среди пенистых гор моря-океана, возвратимся к Семену Дежневу в Нижнеколымское зимовье.
Там произошло знаменательное событие. Мезенец Исай Игнатьев вернулся из плаванья в чукотскую сторону. Он доходил берегом моря до Чаунской губы – длинного залива Ледовитого океана. При входе в губу лежал остров Айон, родина древнего племени онкилонов, как узнали об этом более поздние исследователи. Вокруг холмистых берегов Чаунской губы и на берегах реки Чауна кочевали оленные чукчи. Во времена Дежнева и Исая Игнатьева этот народ и происхождением, и обычаем отличался от чукчей нашего времени.
Позднее чаунских жителей называли «беломорскими чукчами», и В. Г. Тан-Богораз, знаменитый исследователь чукотского народа, связывает это со сказанием о «беломорской женщине» – прародительнице всех чукчей. Исай Игнатьев, открыв остров Айон и Чаунскую губу, занялся торговлей с туземцами. Она происходила, как в годы походов новогородцев на Югру, «немым» способом. Исай выкладывал товары на берегу и уходил. Когда он возвращался, на том же месте лежали моржовые клыки, резная кость и дорогие шкуры. Итак, западный край «Чукотской землицы» был сыскан и сведан с моря, причем обнадеживало то, что, как уверял Исай, морские льды были не так уж и страшны. Когда он плыл к устью Чауна, вокруг него двое суток подряд расстилалась чистая вода.
Нижнеколымские зимовщики стали поговаривать о том, что пора бы сложиться между собой и подняться сообща для новых поисков за Чаунской губой. Что же касается мезенца Исая Игнатьева, то он не раз повторял свое плаванье, пока не был убит чукчами.
Тем временем Михайло Стадухин успел оправдаться перед якутскими воеводами. Он вновь появился на Колыме. Видимо, уже тогда к нему пристали беглые из Якутского острога – Васька Бугор и другие. Во всяком случае, след Бугра около того времени отыскивался на Индигирке, где он размышлял о своей судьбе. Позднее Василий Бугор писал, что он «в иные ни в которые государства» бежать не хотел, что ему совершенно нечего делать ни в татарах, ни в мунгалах, ни в андарах(?).
В 1647 году Стадухин отправился, определенно морем, на восток от Колымы, по следу Исая Игнатьева. В пути он нашел богатые места, где добывали моржовую кость. Он собрал образцы для отсылки в Якутск. Из области ли Чауна или из другого места Михайло устремился к Анадырю сушей и достиг ею берегов. Зимою он переходил на лыжах волок за волоком, миновал реку Пенжину, а за ней Гижигу. В Гижиге он сел в коч и проплыл Ламским морем до реки Тауй. Путь свой Стадухин закончил на Охоте-реке, где тогда уже стояло Охотское зимовье. Сын боярский Иван Хвостов принял от Стадухина трех тунгусов-аманатов.
Известно, что Стадухин сочинял чертеж земель и рек, пройденных им во время скитаний. Так шли поиски дорог сушей и на Анадырь, и на бурное Охотское море.
Семену Дежневу не удалось морское плаванье 1647 года. Торговые люди Нижнеколымска подали таможенному целовальнику Петру Новоселову челобитную, просили отпустить Федота Алексеева Попова и иных на «новую Анадырскую реку». Проглядев челобитную своим единственным глазом, Новоселов узнал, что приказчики хотят, чтобы с ними пошел Семен Дежнев для «государевых всяких дел». Дежневу дали «наказную память». Четыре коча вышли в море. Каких мест они достигали, неизвестно, но вскоре Дежнев и
