Собрание сочинений, том 9

опозданием на двадцать лет.

Французское вторжение 1798 г. и французская революция 1830 г. дали возможность крестьянству избавиться от феодальных повинностей, а промышленному и торговому населению от тяготевшего над ними средневекового контроля патрициев и цехов. Этим прогрессом исчерпывалась революция в кантональном управлении. Наиболее передовые кантоны получили конституции, соответствующие их интересам. Эта кантональная революция оказала в свою очередь влияние на центральные учреждения: Союзный сейм и исполнительную власть. Партия, побежденная в отдельных кантонах, была еще сильна в центре, и борьба разгорелась вновь. Общее политическое движение 1840– 1847 гг., приведшее повсюду в Европе к предварительным стычкам или подготовившее почву для решающих битв, оказалось во всех второстепенных и третьестепенных государствах — вследствие соперничества великих держав — благоприятным для оппозиции, которую можно охарактеризовать как партию буржуазии. Так же обстояло дело и в Швейцарии; моральная поддержка со стороны Англии, нерешительность Гизо, затруднения в Италии, связывавшие руки Меттерниху, — все это помогло швейцарцам благополучно пережить войну с Зондербундом. Партия, победившая в 1830 г. в либеральных кантонах, теперь завоевала центральную власть. Революции 1848 г. дали швейцарцам возможность реформировать свою феодальную конституцию и привести ее в соответствие с новой политической организацией большинства кантонов; и можно прямо сказать, что Швейцария достигла теперь наивысшего пункта того политического развития, на какое она как независимое государство вообще способна. Что новая конституция Швейцарского союза вполне отвечает потребностям страны, — это убедительно доказывают неуклонно проводимые реформы в области денежной системы, средств связи и другие законодательные меры, касающиеся промышленной жизни страны. Но — увы! — любое другое государство стыдилось бы подобных реформ при наличии такого множества традиционных пут и при столь допотопном состоянии общества, что до сих пор обнаруживается всякий раз, когда проводятся эти реформы.

Самое большее, что можно сказать в пользу швейцарской конституции 1848 г., это то, что ее введением наиболее цивилизованная часть швейцарцев выразила свое стремление перейти, в определенных рамках, от средневековья к современному обществу. Но сумеют ли они когда-нибудь разделаться с привилегированными торговыми корпорациями, цехами и тому подобными средневековыми прелестями — весьма сомнительно для всякого, кто имеет хотя бы малейшее представление о характере страны и видел хотя бы раз, с каким неистовым упорством респектабельные круги, обладающие «стародавними правами», противятся даже самой необходимой реформе.

Мы видим, таким образом, что швейцарцы, верные самим себе, продолжают спокойно жить в своем узком домашнем кругу, между тем как вокруг них вся былая устойчивость континентальной Европы в корне подорвана 1848 годом. Революции в Париже, в Вене, в Берлине, в Милане свелись для них к многочисленным предлогам для кантональных интриг. Европейское землетрясение интересовало даже радикальных швейцарцев только с той точки зрения, что оно может причинить неприятность их консервативному соседу, разбив посуду в его доме. Во время борьбы за итальянскую независимость Сардиния настойчиво предлагала Швейцарии заключить союз, и не подлежит сомнению, что если бы к сардинской армии присоединилось 20 или 30 тысяч швейцарцев, австрийцы были бы очень скоро изгнаны из Италии. Коль скоро 15000 швейцарцев сражались в Неаполе против итальянской свободы, можно было ожидать, что Швейцария ради сохранения своего хваленого «нейтралитета» пошлет такое же количество людей на помощь итальянцам. Но предложения о союзе были отвергнуты, и дело итальянской независимости было загублено в такой же мере швейцарскими, как и австрийскими штыками. Затем последовали поражения революционной партии, и вся эмиграция — из Италии, Франции, Германии — хлынула на нейтральную швейцарскую землю. Но тут нейтралитету пришел конец; швейцарский радикализм был вполне удовлетворен своими достижениями, и те самые инсургенты, которые сковывали силы опекунов и естественных властителей Швейцарии — абсолютистских правительств континента — и дали швейцарцам возможность беспрепятственно провести свои внутренние реформы, подвергались теперь в Швейцарии всевозможным оскорблениям и высылались из страны по первому требованию их преследователей. А потом наступила целая серия унижений и оскорблений, которыми осыпало Швейцарию одно соседнее правительство за другим и от которых должна была бы закипеть кровь в жилах каждого швейцарца, если бы швейцарская национальность имела какую-либо основу и если бы швейцарская независимость существовала не только в легендах и хвастливых речах.

Никогда ни один народ не подвергался такому обращению, какое испытали швейцарцы со стороны Франции, Австрии, Пруссии и второстепенных германских государств. Никогда ни одной стране не предъявлялись требования даже наполовину столь унизительные без того, чтобы она не ответила на них сопротивлением не на жизнь, а на смерть. Соседние правительства осмелились осуществлять через своих агентов полицейские функции на швейцарской территории; они осуществляли их не только по отношению к эмигрантам, но и по отношению к самому персоналу швейцарской полиции. Они выражали недовольство низшими полицейскими чинами и требовали их увольнения; они дошли даже до того, что намекнули на необходимость изменений в конституциях нескольких кантонов. Что касается швейцарского правительства, то на любое наглое требование оно давало униженный ответ. А когда в его словах и звучало что-то вроде протеста, можно было не сомневаться, что на деле оно загладит это удвоенной угодливостью. Одно оскорбление проглатывалось за другим, один приказ выполнялся за другим, пока всеобщее презрение Европы к Швейцарии не достигло крайних пределов, пока ее не стали презирать даже больше, чем ее двух соперниц по «нейтралитету» — Бельгию и Грецию. И теперь, когда требования ее главного противника, Австрии, сделались до такой степени наглыми, что их с трудом может перенести без хотя бы показного протеста политический деятель, обладающий даже таким нравом, как г-н Дрюэ, — теперь в своих самых последних и наиболее энергичных нотах Вене Швейцария только демонстрирует, как низко она пала.

Борцы за итальянскую независимость, люди, которые не только далеки от проявления каких-либо нечестивых социалистических или коммунистических тенденций, но которые, вероятно, сочтут чересчур смелым пожелать для Италии даже такую конституцию, какая действует в Швейцарии, — эти люди, не притязающие даже на демагогическую славу Мадзини, клеймятся в швейцарских нотах как убийцы, поджигатели, разбойники и разрушители всякого общественного порядка. По отношению к Мадзини употребляются, конечно, еще более сильные выражения; а между тем всем известно, что Мадзини, со всеми его заговорами и восстаниями, является таким же защитником современного общественного строя, как и сам г-н Дрюэ. Таким образом, в результате всего этого обмена нотами, выяснилось только, что в вопросе принципа швейцарцы уступили австрийцам. Можно ли после этого ждать, что они не уступят им и в практических делах?

Несомненно одно: любое дерзкое и настойчивое правительство может добиться от швейцарцев чего ему угодно. Изолированность, в которой протекает жизнь большинства швейцарцев, лишает их всякого чувства общности национальных интересов. Конечно, жители одного села, одной долины, одного кантона держатся сообща. Но подняться как единая нация на борьбу за общую цель, какой бы она ни была, — этого они никогда не пожелают. При всех иноземных вторжениях, лишь только опасность становилась серьезной, как например в 1798 г., один швейцарец предавал другого, один кантон изменял другому. Австрийцы выселили 18000 тессинцев из Ломбардии без всякого повода. Швейцарцы поднимают большой шум вокруг этого и собирают деньги для своих злополучных сограждан по Союзу. Но стоит только Австрии настоять на своем и не допустить возвращения этих тессинцев, — и очень скоро мы явимся свидетелями поразительной перемены в общественном мнении швейцарцев. Им надоест собирать деньги; они станут говорить, что тессинцы всегда вмешивались в итальянскую политику и заслужили свою участь, что на деле они не были надежными членами Швейцарского союза (keine guten Eidgenossen). Далее, изгнанные тессинцы будут-де расселяться в других кантонах Швейцарии и «лишать работы местных уроженцев». Ведь в Швейцарии человек считается не швейцарцем, а уроженцем того или иного кантона. И когда дело дойдет до этого, вы увидите, как наши бравые сограждане по Союзу дадут волю своему негодованию, как против жертв австрийского деспотизма начнутся всевозможные интриги, как тессинские швейцарцы сделаются такими же объектами ненависти, преследований и клеветы, какими были эмигранты во время их пребывания в Швейцарии, и тогда Австрия получит все, что она пожелает и вдобавок еще многое другое, если она только захочет этого потребовать.

Когда европейские нации обретут возможность для своей свободной и нормальной деятельности, они поставят вопрос о том, как быть с этими мелкими «нейтральными» государствами,