управляемых. В то же время он еженедельно делал в Демократическом обществе[42] обзоры текущих событий, благодаря которым он и здесь вскоре стал одним из самых любимых и влиятельных ораторов.
Глупость и трусость буржуазии, все более возраставшие после июньских боев в Париже, позволили реакции вновь собраться с силами. Придворные клики в Вене, Берлине, Мюнхене и т. д. работали рука об руку с благородным имперским правителем, а за кулисами стояла русская дипломатия и управляла нитями, заставлявшими плясать этих марионеток. Тогда-то, в сентябре 1848 г., наступило для этих господ время действовать. Под прямым и косвенным давлением России (обеспеченным заботами лорда Пальмерстона) первый шлезвиг-гольштейнский поход окончился позорным перемирием в Мальмё[43]. Франкфуртский парламент пал так низко, что утвердил его, и тем самым открыто и недвусмысленно отрекся от революции. Ответом было франкфуртское восстание 18 сентября; оно было подавлено. Почти в то же время произошло в Берлине столкновение между согласительным Учредительным собранием[44] и короной. 9 августа Собрание в чрезвычайно мягком, даже робком постановлении просило правительство принять хоть какие-нибудь меры, чтобы наглое поведение реакционных офицеров более не проявлялось так открыто и вызывающе. Когда в сентябре Собрание потребовало выполнить это постановление, то ответом явилось назначение явно реакционного министерства Пфуля с генералом во главе (19 сентября), а пресловутого Врангеля назначили главнокомандующим войсками Бранденбурга — два очень прозрачных намека на то, что берлинским согласителям остается либо покаяться в грехах, либо дожидаться разгона. Началось всеобщее возбуждение. В Кёльне также происходили митинги и был назначен Комитет безопасности. Правительство решило нанести первый удар в Кёльне. Соответственно этому утром 25 сентября был арестован ряд демократов, между прочим и нынешний обер-бургомистр Кёльна, известный всем в то время под именем «Красного Беккера». Возбуждение росло. Пополудни на старой рыночной площади состоялось народное собрание. Председательствовал Вольф. Кругом было выставлено гражданское ополчение, не относившееся враждебно к демократическому движению, но прежде всего заботившееся о собственном благополучии. На заданный вопрос ополченцы ответили, что они здесь для защиты народа. Вдруг на рынок врываются люди с криком: «Пруссаки идут!» Иосиф Молль — он тоже был утром арестован, но освобожден народом — и как раз в это время произносил речь, воскликнул: «Граждане, неужели вы разбежитесь перед пруссаками?» — «Нет, нет!» — был ответ. — «Тогда нам нужно строить баррикады!» И все тотчас же взялись за дело. — Исход дня кёльнских баррикад известен. Не встретив сопротивления, оставшись безоружным (гражданское ополчение предусмотрительно разошлось по домам), без малейшего кровопролития все движение, вызванное ложной тревогой, окончилось ничем. Правительство достигло своей цели: Кёльн был объявлен на осадном положении, гражданское ополчение было разоружено, выход «Neue Rheinische Zeitung» приостановлен, а редакторы вынуждены были выехать за границу.
Осадное положение в Кёльне продолжалось недолго, 4 октября оно было снято. 11—го вновь вышла «Neue Rheinische Zeitung». Вольф уехал в Дюркгейм, в Пфальце, где его оставили в покое. Так же, как относительно меня и некоторых других членов редакции, был издан приказ отдать его под суд по делу о заговоре и т. д. Но наш Вольф недолго вытерпел в Пфальце, и по окончании сбора винограда он внезапно появился вновь в редакции, помещавшейся на Унтер-Хутмахер, № 17. Ему удалось найти жилье так близко, что он мог проходить в редакцию через двор, не выходя на улицу. Однако такое заточение ему быстро надоело; почти каждый вечер, в длинном пальто и в фуражке с длинным козырьком, стал он выходить с наступлением темноты под предлогом покупки табака. Он думал, что его нельзя узнать, хотя его своеобразная коренастая фигура и решительная походка сразу бросались в глаза; во всяком случае, его никто не выдал. Так прожил он несколько месяцев, в то время как мы, все остальные, один за другим были освобождены от преследования. Наконец, 1 марта 1849 г. нас известили, что всякая опасность миновала, и тогда Вольф явился к следователю, который тоже заявил, что весь процесс, как основанный на преувеличенных сообщениях полиции, совершенно прекращен.
Между тем, в начале декабря Берлинское собрание было разогнано, и начался период мантёйфелевской реакции. Одно из первых мероприятий нового правительства заключалось в том, чтобы успокоить феодалов Восточной Пруссии относительно оспариваемого у них права на даровой труд крестьян. После мартовских дней крестьяне Восточной Пруссии повсюду перестали выполнять барщину, а в некоторых местах даже вынудили помещиков в письменной форме отказаться от права на такой труд. Нужно было, таким образом, лишь узаконить это фактическое положение вещей, и остэльбский крестьянин, с которого так долго драли шкуру, стал бы свободным человеком. Но Берлинское собрание, спустя целых 59 лет после 4 августа 1789 г., когда французское Национальное собрание уничтожило безвозмездно
Партии пролетариата пришлось таким образом взять на себя борьбу там, где буржуазия покинула поле битвы. И Вольф на столбцах «Neue Rheinische Zeitung» вступил в борьбу с феодализмом. Но выступил он не на радость буржуазии; нет, он выступил подлинно революционным образом, так, что от этих статей, проникнутых духом великой французской революции, буржуазия пришла в такой же ужас, как и сами феодальные господа и правительство».
Окончание настоящей главы, как и текст глав IV—IX до слов: «19 мая «Neue Rheinische Zeitung» была запрещена...» (см. настоящий том, стр. 90), были (кроме двух заключительных фраз главы IV, см. настоящий том, стр. 72) в издании 1886 г. опущены.
Вольф начал кампанию в номере от 19 декабря 1848 г. статьей о вышеупомянутом заявлении министерства. 29 декабря последовала вторая, более резкая статья по поводу октроированного «Указа о временном урегулировании взаимоотношений между помещиками и крестьянами в Силезии».
Этот указ, говорил Вольф,
«является призывом к господам князьям, вельможам, графам, баронам и т. д. поскорее, под прикрытием закона, так «временно» обобрать и ограбить сельское население, чтобы после этакого жирного года тем легче было пережить тощие. До марта Силезия была землей обетованной для помещиков. Благодаря изданным в 1821 г. законам о выкупе барщины феодальное юнкерство устроилось так тепло, что лучше и не придумать. Благодаря выкупу, который всегда и везде устанавливается и проводится к выгоде