блестела в черных глазах. Она радовалась не изобличению преступницы, ведь она имела так мало права причислять себя к праведным.
— Милостивая государыня, — дерзко сказала хорошенькая графиня, — я все утро думала: кто это сказал, что, сидя под стеклом, нельзя бросать камни?
— Я спрашиваю: куда делась фрейлейн фон Герольд после блестящего проявления немилости? — повторила фрау фон Берг, покраснев от злости.
— Я не понимаю вас, Берг, — отвечала графиня, вкрадчиво, как только могла, — вы знаете больше меня?.. Немилость? Фрейлейн фон Герольд сидит у постели герцогини!
Фрау фон Берг, задохнувшись от злости, отправилась в комнату ее светлости принцессы Теклы, откуда давно раздавался оглушительный трезвон.
24
Герцогиня спала, во всем доме царила тишина, мертвая тишина.
В комнате ротмистра Риклебена сидел барон Герольд — он попросил у офицера разрешения остаться у него, пока не будет известия о состоянии ее высочества.
Он взял предложенную сигару, но она постоянно гасла; открыл книгу, но не мог от волнения читать. Мрачная забота лежала на лице барона, и мучительное беспокойство заставляло его беспрестанно ходить по комнате взад и вперед…
Фон Пальмер заперся в своей комнате и был в самом скверном настроении. Хорошенький денек выдался сегодня, право! Когда он утром вошел в кабинет с докладом о необходимых переделках дворца в резиденции, герцог встретил его с удивленным лицом, держа в руках распечатанное письмо от своего кузена, принца Леопольда, в котором тот спрашивал, почему гофмаршальство уже три года не платит фирме «Шмит и Ко»? Глава фирмы обратился к посредничеству принца, потому что на прямые запросы относительно уплаты приходили только новые заказы и уклончивые ответы. А в последний раз был ответ, что если будут надоедать, то и вовсе перестанут делать заказы.
Пальмер улыбнулся и сказал, что это просто недоразумение, но его высочество энергично выразил желание, чтобы оно как можно скорее было урегулировано.
Это неприятно, очень неприятно! Как будто этот торговец не должен постоянно давать в кредит, по крайней мере до тех пор, пока он, господин фон Пальмер, сможет удалиться в тихий уголок!
Одно утешение — иметь вблизи фрау Берг. Как она блистательно приноровила развязку ко дню рождения принца! Старая герцогиня-мать оттолкнула Клодину — это было неоценимо! Перед матерью даже и его высочество не решится продолжать комедию. Чудесно! Великолепно!
Последние лучи вечернего солнца падали сквозь большое окно в комнату герцогини.
— Клодина! — прошептал слабый голос.
Девушка, погруженная в невеселые думы, встала и опустилась на колени у постели больной.
— Как ты себя чувствуешь?
— О, мне лучше, лучше; я чувствую, что наступает конец.
— Не говори так, Элиза!
— Есть тут кто-нибудь, кто бы мог нас услышать? — спросила герцогиня.
— Нет, герцог пошел к принцам, горничная в соседней комнате, Катценштейн у герцогини-матери, а сестра милосердия спит над своим молитвенником.
Больная лежала тихо и следила за скользящим золотым зайчиком, который постепенно поднимался по изображению мадонны…
— Почему ты не доверяла мне? — спросила она грустным тоном. — Почему не сказала откровенно все все?
— Дорогая, мне нечего было скрывать от тебя!
— Клодина, не лги! — торжественно сказала герцогиня. — Нельзя лгать перед умирающей.
Клодина гордо подняла голову.
— Я никогда не лгала тебе, Элиза!
Горькая улыбка скользнула по бледному, истощенному лицу больной.
— Ты мне лгала каждым взглядом, — ужасно ясным и холодным голосом сказала она, — потому что ты любишь моего мужа…
Крик перебил ее — и голова Клодины тяжело упала на красное шелковое одеяло. То, чего она боялась, было высказано женщиной, которую она так глубоко и преданно любила.
— Я тебя не упрекаю, Клодина, я хочу только, чтобы ты обещала мне после моей смерти…
— Милосердный Боже! — воскликнула девушка, вскакивая. — Кто пробудил в тебе это ужасное подозрение?
— Подозрение? Ты бы лучше спросила меня: кто открыл мне глаза на ужасную действительность? И он… он любит тебя, любит! — шептала дальше герцогиня. — Боже, это так естественно!
— Нет, нет! — вне себя воскликнула Клодина, ломая руки.
— Ах, замолчи, — попросила усталым голосом герцогиня, — продолжим наш разговор: я должна сказать еще многое.
У Клодины кружилась голова. Что она могла сделать, чтобы доказать свою невиновность?
Щеки больной сильно раскраснелись, она тяжело дышала.
— Элиза, поверь мне, — молила девушка. — Я…
Больная внезапно поднялась.
— Можешь ли ты поклясться мне, — убийственно спокойно сказала она, — что между тобой и герцогом ничего не было сказано о любви? Поклянись мне в этом памятью твоей матери, и если ты сможешь это сделать перед умирающей, я поверю тебе и буду думать, что мои собственные глаза обманули меня!
Клодина стояла, как каменная. Губы ее шевелились, но из них не вырвалось ни звука, и она, уничтоженная, склонила голову. Герцогиня опустилась на подушки.
— Ты все-таки не можешь решиться на это, — проговорила она.
— Элиза! — воскликнула наконец Клодина. — Поверь мне! Поверь! Боже, что мне сделать, чтобы ты поверила? Повторяю тебе — ты заблуждаешься!
— Тише, — сказала герцогиня с презрительной улыбкой.
Вошел его высочество.
— Как ты себя чувствуешь, Лизель? — нежно сказал он и хотел поправить на ее лбу влажные волосы.
— Не трогай меня! — проговорила герцогиня, и ее глаза расширились. — Все прошло, — прошептала она.
Клодина бессильно прислонилась к двери. Герцог подошел к ней и тихо спросил:
— Герцогиня бредит?
У Клодины грудь разрывалась от отчаяния; она зажала рот платком, чтобы удержать готовое вырваться рыдание, и, шатаясь, вышла в другую комнату. Герцог со страхом вышел за ней.
— Что случилось? — спросил он.
Глаза больной были устремлены на дверь, в которую исчезли оба.
Ужасная, непереносимая боль сковала ее мысли. Она лежала со сжатыми кулаками и горящими глазами. Клодина не хотела сознаться даже перед умирающей! Она так хорошо отнеслась к ним, хотела сама благословить их перед смертью, чтобы они принадлежали друг другу на всю жизнь. Это было бы мщением за ее разбитое счастье. А Клодина, Клодина! Каким же испорченным созданием была она, если решилась призывать небо в свидетели своей невиновности!
Гнетущий страх сдавил грудь несчастной.
Ее муж снова вошел, подошел к ногам постели и испытующе посмотрел на нее. Клодина, овладевшая собой, несла в руках стакан.
