Публике смотреть воспрещается

пеньюаре.

Габриэль. Робер, сегодня вечером я пригласила троих киношников; это американцы, они проездом в Париже, в другой день прийти не могут! (Дает ему плюшевого медведя.) Это для моей гримерной. Посади их в зале как следует, пожалуйста.

Робер. Но куда?! Куда! Все кресла чуть не по два раза расписаны!

Габриэль. Очень хорошо, тогда я научу тебя, что делать.

Робер. Блестящая мысль! Научи, умоляю!

Габриэль (рассматривая план). Вот! Во втором ряду! Мсье Дюгреле! Объясни мне, что нужно этому Дюгреле сегодня вечером в театре, нет, объясни мне, пожалуйста!

Робер. Это отец Франсуазы Ватто! Твоей ученицы.

Габриэль. Его зовут Дюгреле?

Робер. А тебя разве не зовут Антуанетта Дьетесов?

Габриэль. Ладно, Дюгреле – согласна, но почему в первых рядах?

Робер. Потому, что он плохо слышит!

Габриэль. Тогда посади его на галерку, там слышно лучше.

Робер. Слышно, но не видно.

Габриэль. А зачем ему видеть, когда он не слышит!

Все трое мужчин остолбенели от такой логики.

(Принимает притворно скромную позу победительницы.) Всем надо заниматься самой! Ладно! Поговорим о другом! Какое у вас впечатление от вчерашней костюмной?

Кристина выходит налево, видимо, чтобы не отвечать.

Робер, ты мне ничего не сказал о моей игре. Как ты меня находишь? Ты ведь знаешь, что со мной можно говорить откровенно… Конечно, соблюдая осторожность… Робер. В Жозефине, понимаешь, ты как бы совсем и не играешь! Я не знаю, как сформулировать мое впечатление! Но в зале… зрители, когда на тебя смотрели, они… они… они…

Габриэль. Ломали себе голову.

Робер. По вчерашней костюмной нельзя сделать выводы, Габриэль, дорогая! Десять человек в зале! Все узнаем сегодня вечером.

Габриэль. За каждым твоим словом как бы оговорка.

Робер. Чего ты от меня хочешь? Я сам боюсь! Я сам в панике, как и ты!

Габриэль. Ну, тогда поговорим о самой пьесе! Скажи, Робер, что ты о ней думаешь?

Робер. В какой-то момент интерес падает. Есть длинноты.

Байар. Да, длинноты есть.

Габриэль. Ты тоже так считаешь?

Байар. Да, в конце первого действия.

Робер. Нет, в начале второго.

Габриэль. Нет, в середине третьего! Ох! Какой это плохой знак! Когда можно установить, где в пьесе длинноты, все хорошо, – но когда они гуляют по всем действиям, когда для одних они здесь, для других – там. Ох, какой это плохой признак!

Робер. Не падайте духом! За несколько часов до генеральной лучше сомневаться в успехе! Вот если бы все были довольны, тогда бы я опасался самого худшего!

Габриэль. Ты прав, Робер! Что ни говори, но когда боишься, это к лучшему. Поскольку у нас мужской разговор, выложу вам все, что у меня накипело. В пьесе Эрве идея – сенсационная, но написана она несовременно, это не модерн. Я не видела пустячок перед занавесом, который играет твоя жена, но все говорят, что это неожиданно, резко, щекочет! Я хотела бы, чтобы Эрве переработал мою роль в подобном духе. И с первого дня хотела, вы помните? Например, я его просила, чтобы, когда поднимется занавес, я была бы на сцене одна и ринулась на публику, как удар хлыста: «Дамы и господа!» Как Софи Демаретс в «Прощай, осторожность!»

Робер и Байар смущены – мы потом узнаем, почему, –  и стараются это скрыть.

Робер и Байар. Да, да! Да, да!

Габриэль. Это было бы забавно!

Робер и Байар. Да, да! Да, да!

Габриэль. Я это предлагала не из пустого тщеславия…

Робер и Байар. Нет!

Габриэль…но в любом случае уже поздно!

Робер и Байар. Да…

Габриэль. Слишком поздно.

Робер и Байар. Да.