Двуликий любовник

— Точно, я заметил.

— Знаете, мне очень хочется кое-что сделать. Можно?

— Что именно, детка?

— Я хочу потрогать ваше лицо. Узнать, какой вы.

— А каким ты меня представляешь?

— У вас доброе лицо. Высокий, худой, смуглый... Но мне нужно знать наверняка...

Она подняла руку и кончиками пальцев осторожно, словно прикасаясь к чему-то хрупкому или обжигаю­щему, легонько провела по его лицу, задержавшись на мгновение на изгибе орлиного носа, высоких скулах, бакенбардах, здоровом веке и, наконец, на черной по­вязке, закрывающей глаз. Замерев и чуть дыша, глядя на свое отражение в ее серых глазах, он отдался этим нежным прикосновениям, словно диковинному риту­алу. Дотронувшись до повязки, рука дрогнула.

— Не бойся, детка, это я, — сказал он нежно, — Фа­нека, Фанекилья...

— Вы видите только одним глазом?

— Чтобы видеть то, что нужно, нам с тобой на дво­их вполне хватает и одного.

С улицы доносился собачий лай и детские крики. Кармен подошла к окну и прижалась лбом к стеклу.

— Что там? — спросила она. — Почему кричат дети?

— Голубь сидит на тротуаре и не может взлететь, — объяснил Фанека. — Собака на него лает, а дети ее на­уськивают...

— Пойдемте лучше к телевизору, — перебила де­вушка и села в кресло. — Пожалуйста.

Зеркала придуманы одиночеством, подумал он, увидев ее сидящей перед экраном.

— Пожалуйста, сеньор Фанека... Где вы?

— Я здесь, детка.

14

Почти каждое утро Фанека заходил в квартиру на ули­це Вальден. День за днем приходилось исполнять уны­лую повинность, которая становилась все более тяго­стной: превращаться в оборванного уличного музы­канта и играть на аккордеоне в компании Кушота и горбуна Серафина.

Где-то в начале июня уличный музыкант перестал каждое утро появляться на Рамбле. В то же самое время Хуан Фанека занял место на площади Лиссепо: расши­тый блестками костюм, аккордеон и черная маска. Он больше не видел ни Кушота, ни Серафина. В магазине театральных принадлежностей в Равале он приобрел поношенный бирюзовый костюм тореадора, расши­тый золотом, одолжил у Мареса аккордеон и решил зарабатывать себе на жизнь где-нибудь поближе к пан­сиону. Стоя на краю площади, он наигрывал замысло­ватые сарданы и «Cant dels ocells», а на плакате, вися­щем у него на груди, было написано следующее:

Переодетый Тореро в Маске

благодарит каталонцев за их легендарную щедрость

Вопреки всем ожиданиям, странное сочетание ис­панского костюма и каталонской музыки, корриды и сарданы быстро завоевало симпатию и интерес про­хожих — выручка значительно увеличилась, хотя и ос­ тавалась меньше прежней.

Примерно в то же время, как-то в воскресный пол­день, сводив Кармен на прогулку в парк Гюэль, Фанека нанес свой очередной визит в дом на улице Вальден, который оказался последним, хотя тогда он еще не знал этого. Он хотел забрать кое-что из нижнего белья, принадлежавшего некогда Маресу, навестить сеньору Гризельду и подарить ей портрет, который Кушот на­рисовал углем на листе картона. Напоследок, прежде чем навсегда исчезнуть из ее жизни, он собирался еще разок побывать у нее.

Квартира Мареса выглядела опрятно, все было на своих местах, но собственный дом показался ему чу­жим, нежилым и холодным. Он напоминал логово, давно заброшенное и забытое, хотя в пыльном воздухе ему еще виделись миражи страсти, которые когда-то поселились здесь вместе с тяжелым мороком разоча­ рования.

За окном по-прежнему падали плитки, зловещее строение громоздило в сумерках свои обшарпанные стены, изъеденные проказой бастионы лжи. В кухне на столе лежала записка от домработницы, в которой она просила сеньора Мареса сообщить о себе что-нибудь. Украдкой Фанека поглядывал на свои отражения в зер­калах, он все сильнее чувствовал себя наглым само­званцем, бесцеремонно вторгшимся в тихое убежище, где обрел приют кто-то одинокий и глубоко несчаст­ный. Войдя в спальню, он увидел лежащую на кровати розовую шелковую рубашку, а на ней — пять чистых банковских чеков, подписанных Маресом, и записку:

«Дорогой Фанека!

Оставляю тебе мою любимую рубашку, я помню, что она тебе всегда очень нравилась и ты мечтал носить ее. Оставляю тебе также несколько подписанных чеков, потому что у меня есть подозрения, что твои денежные дела идут не лучшим обра­зом, тем более что последнее время у тебя появились новые расходы. И вообще забирай из этой дыры все, что захочешь, мне теперь все равно... Я с некоторых пор неважно себя чувст­вую, похоже, у меня начинается что-то вроде склероза. Боюсь, что со дня на день со мной может приключиться нечто ужас­ное. Но я все время помню о тебе. Твой верный друг обнима­ет тебя и желает удачи. Марес».

Задумавшись, он стоял у кровати. Подняв чеки, ак­куратно сложил их и положил в карман, затем взял ро­зовую рубашку и, не в силах сдержаться, уткнулся в нее лицом и заплакал.

15

— Привет, Гризи!

— Господи, кого я вижу!

Вдова страшно обрадовалась его приходу. Она толь­ко что вышла из душа, на ней была резиновая шапочка в зеленый и желтый цветочек и купальный халат виш­невого цвета. Она положила руки ему на плечи, и его окутал свежий аромат одеколона. У Фанеки была сумка с вещами Мареса, а под мышкой — свернутый в трубоч­ку рисунок Кушота. Она пригласила его пройти, угости­ла холодным пивом с соленым миндалем и даже хотела оставить его пообедать, но он отказался и вручил ей свой портрет, нарисованный углем. Сеньора Гризельда осталась очень довольна и пообещала вставить его в рамочку и повесить в гостиной, а потом слегка пожури­ла его за то, что он совсем позабыл ее и столько време­ни не показывался.

Впрочем, ее негодование быстро улеглось, посколь­ку у нее появился новый друг и она чувствовала себя вполне счастливой. Его звали Рафаэль, он тоже был кассиром, и они встречались вот уже два месяца. Он, конечно, не был таким галантным, статным и краси­вым, как Фанека, и у него не было ни зеленых глаз, ни вьющихся волос, но он был добрым человеком и обра­щался с ней очень нежно.

— Честно говоря, с тех пор, как с нами это произо­шло, — прибавила она, сдерживая сладкую улыбоч­ку, — с тех пор, как мы пережили это приключение, моя жизнь совершенно изменилась. Я словно про­снулась от какого-то кошмара или что-то в этом духе. Я больше не чувствую себя одинокой, и вдобавок я по­худела. Взгляни на меня, радость моя, полюбуйся на мою фигуру. Сбросила пятнадцать килограмм, и все у меня теперь просто замечательно.

— Я рад за тебя, Гризи, — сказал он довольно сдер­жанно.

— И, представь, я больше не работаю кассиршей в этом проклятом кинотеатре. Я теперь продаю кара­мель и шоколадки в вестибюле клуба «Колизей». Вооб­рази только!

— Потрясающе.

Он чувствовал себя подавленным, словно больным, и она заметила это.

— Какой-то ты грустный. Что с тобой, дорогой?

Фанека вздохнул.