Двуликий любовник

— Я только что от твоего соседа.

— А, этого твоего друга. — Она презрительно скри­вила ротик, ее полненькая, белая, словно фарфоровая, ручка взяла соленый орешек, но снова положила его на тарелку. — Ты все про того пьяницу с аккордеоном, который сам с собой разговаривает. Последнее время он почти не появляется. Как-то раз я видела, как он шел по Галерее Восторгов, словно за ним кто-то го­нится, он был похож на испуганное привидение. Но мне его нисколечки не жалко. Он пошляк и грубиян.

— Он обошелся со мной как последняя сволочь, Гризи, — сказал Фанека. — И знаешь, как я отплачу ему? Найду подходящий случай и трахну его жену... Вот так-то, Гризи. Такой вот я ему друг.

— Подожди, но ведь ты говорил, что жена его бро­сила!..

— Черт бы меня подрал! — кивнул Марес задумчи­во. — Сказать по правде, мне очень жаль его, этого чок­нутого дуралея. Не мог/ понять, как он может до сих пор что-то чувствовать к этой бабе, зная, что она про­сто потаскуха. Тем более что они не живут вместе вот уже несколько лет... Все это очень огорчает меня, Гри­зи. По-моему, дрянная история.

— А он знает, что у тебя на уме?

— Наверняка. Хочешь посмотреть, что мне подарил этот козел? — Он достал из сумки шелковую рубашку и протянул ее вдове. — Вот, смотри. Настоящий козел.

— Какая прелесть! Тончайший шелк, — заметила она, ощупывая рубашку. — Не мучай себя, милый. Если она ему больше не жена, тебе нечего терзаться. Поста­райся быть счастливым. Ведь счастье — это главное, правда?

— Да, главное, — ответил он. Внезапно он ясно ощу­тил, что ему надо с кем-нибудь поговорить откровен­но, и рассказал вдове о Кармен, слепой девушке, кото­рая так любила, когда он рассказывал ей фильмы или описывал, что видно из окна. Целых полчаса он взвол­нованно говорил о ней, о ее бабушке, о пансионе «Инес», о баре «Эль-Фароль» и своих новых друзьях там, на самом верху улицы Верди, которая поднимает­ся прямо к небу, — улице его детства.

— Я очень уважаю эту слепую девочку, — сказал он. — Я у нее вместо глаз.

— Ты очень добрый, — произнесла сеньора Гри­зельда, и ее розовый подбородок дрогнул.

— Никакой я не добрый. Я — сукин сын, меня таким жизнь сделала Просто я хотел бы быть добрым суки­ным сыном.

— Хоть бы тебе повезло, — продолжала она, словно не расслышав. — Таким добрым людям, как ты, часто не везет в жизни.

Он не ответил, и некоторое время они задумчиво молчали. Вдова коснулась его щеки сдобной надушен­ной ручкой и добродушно улыбнулась. Затем, накло­нившись, она принялась машинально перебирать соленые орешки на блюде. Внезапно ее полненькая рука превратилась в хищную лапку и жадно схватила орешек.

— Мне надо идти, Гризи, — сказал Фанека. — Я ведь зашел попрощаться. Рад, что ты нашла человека, кото­рый любит тебя и будет с тобой, потому что я больше не приду. Я вернулся в квартал, где прошло мое детст­во. Думаю, мне вообще не нужно было уходить оттуда, и теперь я останусь там.

— Разве мы больше не увидимся? Не говори так... Подойди поцелуй меня.

Разговаривая с Фанекой, она потихоньку клала в рот один орешек за другим и с наслаждением жевала их. Он наклонился к ней, чтобы поцеловать на проща­ние, и поглядел на нее в последний раз. Действительно, она потеряла несколько килограммов, хотя не столько, сколько выходило по ее словам, — может, четыре или пять. Но при этом оставалась такой же кроткой на вид, нежной, никем не любимой толстухой, с ее уютным довольством собой и своим маленьким кусочком за­урядного счастья.

— Прощай, дорогой мой, — сказала сеньора Гри­зельда, закрывая дверь. — Будь счастлив, и пусть сбу­дутся все твои мечты.

— Пока, Гризи.

16

От прежнего Мареса в его изменившемся сознании не осталось и следа — одинокий несчастный неврасте­ник с улицы Вальден отступил в небытие. Однажды по­здно вечером, пятнадцатого июня, в четверг, Фанека как обычно уселся рассказывать Кармен какой-то фильм, который в тот вечер шел по телевизору: запу­танная история о нацистах-отравителях и неразделен­ной любви. Часы показывали около часа ночи. Он си­дел рядом с Кармен и держал ее руку в своих ладонях. Было жарко. Возле них сеньор Томас в пижамной курт­ке покуривал свои неизменные самокрутки. Сеньора Лола, закончив убирать кухню, тоже присела перед те­левизором, но сон одолевал ее, и она ушла к себе. Едва фильм начался, с улицы прибежал мальчишка, загля­нул в гостиную и сказал, что какая-то сеньора в баре «Эль-Фароль» спрашивает сеньора Фанеку.

— Она сидит у стойки, — добавил он, — и ждет вас.

— Одна?

— С каким-то сеньором.

Это немного смутило его. Но, так или иначе, на­стал долгожданный момент. Он поднялся, выпуская руку Кармен. Вопреки всем ожиданиям, им овладели лень и скука. Ничего похожего на волнение или не­ терпение он не испытывал. Извинившись перед Кар­мен, которая не могла скрыть своей досады, и попро­сив сеньора Томаса рассказать ей, что происходит на экране, он направился к выходу. Прежде чем выйти на улицу, он внимательно осмотрел себя в зеркале ве­стибюля: из зеркала, насмешливо улыбаясь и коварно поблескивая изумрудным глазом, на него нагло взгля­нул молодцеватый чарнего, уверенный в своем обая­ нии.

Он шел не торопясь, засунув руки в карманы пид­жака и горделиво откинув назад голову. Он был неот­разим, знал это и всячески подчеркивал — ни дать ни взять тореадор, которого приветствует возбужденная публика. Он уже пересек улицу и остановился у дверей бара, как вдруг услышал за спиной шаги.

На углу пансиона болезненно мигал сломанный фонарь, его тусклый свет отражался в обшивках авто­мобилей, и в этом бледном мерцании он увидел не­знакомца с неопрятной бородой, в серых полосатых фланелевых брюках, с засунутыми глубоко в карман руками и понурой головой. Человек выглядел таким несчастным и одиноким, что казалось, он вот-вот за­плачет. Когда бедняга повернул голову и жидкий элек­ трический свет на мгновение осветил его лицо, Фанеке почудилось, что он узнает его, и по его спине про­ бежал холодок. «Только аккордеона не хватает», — подумал он, мрачнея.

— Что ты здесь делаешь? — сказал он незнакомцу, и голос его дрогнул. — Давай уходи отсюда. Оставь меня в покое.

Кивнув головой замершим вокруг него теням, не­знакомец заплетающимся языком пробормотал про­ клятия, бросил на Фанеку взгляд откуда-то из глубины своего тяжелого похмелья или, быть может, безысход­ного одиночества, повернулся к нему спиной и, сгор­бившись, поплелся восвояси, растворяясь во мраке.

17

Фанека вошел в бар. Народу было немного: четверо стариков за картами и молодая парочка в углу. Попивая за стойкой виски, его ожидала Норма Валенти. Рядом с ней нетерпеливо расхаживал Валльс-Верду с накину­тым на плечи пиджаком и рюмкой коньяка в руке. Поч­ти не повышая голоса, они о чем-то спорили, и в этом споре явно чувствовалась напряженность. Валльс-Вер­ду пришел сюда не по своей воле и теперь чуть слыш­но чертыхался. Норма, которая показалась Фанеке не­много захмелевшей, была в темных очках, голову она повязала зеленой косынкой. Она представила их друг другу.

— Фанека — Валльс-Верду.

— Очень приятно, — проворчал Валльс-Верду по-каталонски, подчеркивая тем самым свое недоволь­ство.

— Привет.

Руки никто из них не протянул. Валльс-Верду со­средоточенно рассматривал донышко своей рюмки, раздраженно прохаживаясь вдоль стойки. Норма от­крыла сумочку и улыбнулась: