Марджери уже испытывала угрызения совести.
— Разве я была жестока?
— Невыносимо.
— Но справедлива?
— Не всегда.
— А мне казалось, что у меня есть повод, Лоуренс.
— Поведай мне.
— Ну… были кое-какие признаки.
— Меня оклеветали, — настаивал он. — Недруг настроил тебя против меня. Я был сама верность, и мой подарок — тому доказательство.
Марджери в знак благодарности поцеловала его и снова залюбовалась подарком. Кулон был маленький, овальный, усыпанный полудрагоценными камнями. В солнечном свете, льющемся из окна, камни сверкали и переливались.
— Отлично будет смотреться с платьем из тафты, — решила она.
— Он подойдет к любому твоему наряду. — Лоуренс заслужил второй поцелуй. — Не двигайся.
Марджери стояла перед зеркалом, пока муж прилаживал ей на шею цепочку. Ей ужасно понравился подарок, тем более что он был таким неожиданным и, как она теперь начинала думать, совершенно незаслуженным. Мужчина, которому доставалось от жены столько, сколько Лоуренсу в последнее время, мог преподнести ей такое дорогое украшение лишь в том случае, если был влюблен по уши.
Лоуренс прижался к Марджери и потерся бородой о ее волосы. Их взгляды встретились в зеркале.
— Хорошо ли, мадам?
— Хорошо, сударь…
— Это безделица, — сказал он небрежно. — Если б я был богат, кулон был бы обрамлен жемчугом и бриллиантами. — Лоуренс сжал супругу в объятиях. — Ты довольна?
— Я буду беречь это украшение, как бесценное сокровище.
Третий поцелуй вышел еще дольше и горячее. Пока они целовались, у Лоуренса было время придумать предлог, чтобы забрать кулон у жены, поскольку ему надлежало украшать шею Глорианы, королевы Альбиона, в грядущей пьесе.
— Застегни, Лоуренс, я в нем и останусь.
— Увы, боюсь, не выйдет. Застежка сломана. Нужно починить. Ничего страшного. — Он снял цепочку и убрал украшение обратно в коробочку. — Я прямо сейчас зайду в ювелирную лавку и попрошу мастера все исправить.
— Ах, не хочу расставаться с твоим подарком.
— Ну, это ненадолго.
В душу Марджери закралось легкое облачко подозрений.
— Лоуренс…
— Да, любовь моя?
— Ты точно купил этот кулон для меня?
Актер настолько правдоподобно изобразил удивление, что Марджери тут же забрала свои слова обратно и рассыпалась в извинениях. В таком эксцентричном браке, как у четы Фаэторнов, примирения были самыми сладостными минутами семейной жизни. Лишь через час Лоуренс смог одеться и уйти. Подарок выполнил свою задачу.
Марджери помахала мужу в окно и взялась за домашние дела с утроенной силой. После бури наступило блаженное затишье. Миссис Фаэторн в очередной раз пережила период потрясений, чтобы воссоединиться с обновленным, преданным мужем.
Тем временем муж-повеса направился прямиком к Эдмунду Худу, чтобы проверить, готов ли подарок для другой леди. Он внимательно прочел четырнадцать строк.
— Мне показалось, что сонет подходит лучше всего, — объяснил Худ.
— Ты превзошел самого себя, Эдмунд. Это стихотворение растопит ее сердце.
Сонет был написан в честь леди Розамунды Варли, и в нем искусно обыгрывались слова «леди» и «роза». Теперь послание необходимо было доставить.
— Мне немедленно нужен Николас Брейсвелл.
Театр «Куртина» располагался к югу от Холиуэлл-лейн, неподалеку от Шордича, на территории, некогда бывшей частью Холиуэллского монастыря. Пуритане, клеймившие театры как гнездо разврата, считали сооружение «Куртины» на священной земле богохульством. А философски настроенному Николасу Брейсвеллу это представлялось забавным сплавом священного и мирского, что собственно и составляет суть театра.
Сегодня, в редкий выходной, Николас отправился в «Куртину» посмотреть спектакль труппы графа Банбери. Он не столько интересовался творчеством конкурентов, сколько хотел увидеть их новую пьесу «Семь футов под килем» — очередной панегирик английскому флоту, тонко замаскированный с помощью временного и географического сдвига — действие происходило в Венеции прошлого столетия. Николасу не терпелось увидеть, как труппа Банбери изобразит морское сражение. Он надеялся позаимствовать какие- нибудь полезные идеи, которые смогут пригодиться для «Победоносной Глорианы».
Отличная погода обеспечила аншлаг, зрители набились битком на ложи и в стоячий партер. Театр представлял собой высокое деревянное строение в виде римского амфитеатра, немного напоминающее арену для боя быков. Над центральной частью крыши не было, а по периметру здания с внутренней стороны стены шли трехъярусные крытые галереи.
Просцениум, на котором происходила основная часть действия, помостом выдавался вперед над зрительным залом — высокая прямоугольная коробка с большим люком. Частично сценическую площадку закрывал от солнца и непогоды навес, крепившийся на толстых колоннах. За сценой находилась стена, с каждой стороны которой имелись двери, откуда актеры входили и выходили: за стеной располагалась артистическая уборная. Над сценой нависал небольшой балкон. Его задрапировали, чтобы задействовать в спектакле, собираясь, как верно догадался Николас, использовать для изображения палубы боевого корабля. Позади сцены помещались так называемые «хижины» — мансардные помещения с остроконечными двускатными крышами, где сидели музыканты. Сцену венчала небольшая башенка, с которой трубач подавал сигнал к началу спектакля, а на время представления оттуда свешивали флаг.
После самодельных подмостков в «Голове королевы» было приятно снова оказаться в настоящем театре. Николас заплатил два пенса за то, чтобы сесть на скамье в галерее второго яруса, и приготовился насладиться представлением. Шумные вездесущие торговцы продавали еду и напитки. Зрители в партере изнывали от нетерпения. Театр бурлил радостным предвкушением.
Николас отметил, что в зале присутствовал и граф Банбери собственной персоной. В окружении свиты из дам и кавалеров он восседал в одной из ближайших к сцене лож. Граф — старый корыстный развратник с красным лицом и козлиной бородкой, прекрасно выражавшей его низменную сущность, — был затянут в корсет, поверх которого красовались невообразимо яркие дуплет и шоссы. Высокую шляпу украшали перья, крепившиеся к ней брошью с драгоценными камнями. Рука в перчатке сжимала трость с серебряным набалдашником, которой граф либо указывал, либо тыкал, в зависимости от настроения.
Пьеса «Семь футов под килем» не была бессмертным шедевром: множество хороших идей, наскоро собранных воедино. Кроме того, постоянно возникало впечатление, что на спектакль потрачено бессмысленно много денег. Труппа Банбери играла живо, но уже в первом акте в партере возникла потасовка: внимание зрителей удерживали лишь дуэли и танцы.
Джайлс Рандольф верховодил на сцене. Это был высокий худощавый мужчина, красивый какой-то капризной красотой, очень представительный. Однако в его голосе слышалась излишняя самоуверенность. Рандольф щеголял прекрасным костюмом, ничуть не хуже, а то и лучше наряда своего хозяина, сидящего в ложе, но в роли английского морехода, бороздящего океаны под венецианским флагом, был неубедителен. В его лице проглядывалось что-то неуловимо зловещее. Оттого ли, что он походил на итальянца, или из-за его крадущейся походки, но героев он играть не мог, зато ему хорошо удавались роли нечистых на руку кардиналов и двуличных политиков. В последней пьесе, где Джайлс Рандольф играл мстителя, без конца
