— Питом.
— Как скажешь. Пит так Пит. Я Степа. Тяпнем по маленькой.
— Не возражаю, если до дивана доберусь. Устал, как пес.
— Можешь спать двое суток, пока до Краснодара не доберемся. Федька — шофер классный, на колдобины не нарывается.
— Отлично.
Выпили, поели. Петр с тоской глянул на официантку. Жаль, но ничего не поделаешь. Взять бы ее с собой на диванчик, но у каждого свои заморочки, придется потерпеть.
На стоянке стоял только один фургон, приличная машина, не рухлядь. Возле него прогуливался здоровенный бугай в кожаной жилетке, надетой на голый волосатый торс. Степан перед ним выглядел пятилетним ребенком. Подошли к машине.
— Подбросим хорошего парня? А, Федя?
— Мне не жалко.
Федор распахнул задние дверцы фургона. Железный потолок, пол, стены и больше ничего. Ни дивана, ни вентиляции.
— Э, ребята, а где же…
В живот Петра уперся ствол револьвера, лицо Степы стало страшным, как у Дракулы.
— Еще один фортель с твоей стороны, Пит Семенов, и ты покойник. С тобой не шутят, и лохов среди нас нет.
— Как это вы меня нашли, — криво ухмыльнулся Семенов, унимая дрожь в коленях.
Степан постучал по часам на руке Петра.
— Надежный механизм, со встроенным маячком. Из-под земли достанем. Попробуй расстегнуть браслетик. Шиш-то! Титан. Заперт намертво. Захочешь снять, кисть придется отпилить. Залезай. Хорошие условия были в поезде, они тебя не устроили, поедешь так, козел-попрыгунчик.
Федя закинул в салон чемодан Петра.
— Вперед, иконописец!
Двери захлопнулись, и Петра поглотила беспросветная чернота и духота. Трясло так, что съеденное подступало к горлу. Через час он потерял сознание.
Когда задние дверцы распахнулись, Петр пришел в себя и зажмурил глаза от яркого света. В голове гудело, невозможно было сосредоточиться и осознавать происходящее.
— Переоденься, отпускник! — рявкнул Степа. — Прибыли с корабля на бал, включайся в работу.
Они прикрыли дверцы, оставив щель, пропускающую достаточно света, чтобы не перепутать брюки с пиджаком, а галстук с носками. Во время долгого пути его не кормили и не давали воды. Сколько длился этот путь, он сказать не мог. На переодевание ушло полчаса. Руки не слушались, голова кружилась. Его никто не торопил, он вышел сам. Многолюдная улица, день, солнце и никого рядом. Машина стояла возле кафе «Летучая мышь», о котором говорил начальник зоны. Ни Степана, ни шофера поблизости не было. Проверяют его на сообразительность? Ладно. Брыкаться бесполезно, он себя уже показал, но это нанимателям не понравилось.
Семенов зашел в кафе и сел за столик. Официант не заставил себя ждать.
— Графин воды, хлеба и жареного мяса с картошкой.
— Кофе?
— Потом. И никаких чашек — в кружке.
— Организуем.
Делая заказ, он заметил, что от одной из стен были отодвинуты столики. На стремянке стоял курчавый рыжий парень и водил кистью по мокрой штукатурке. Стена была расписана наполовину. Фантазии художника следовало отдать должное, чувством цвета можно было восхищаться. Видно, самородок, каких Петр еще не встречал. Он ел, пил и не мог оторвать взгляда от сказочного пейзажа. Подобное можно рисовать только в своем воображении после дозы кокаина или другого зелья. Трезвый человек, живущий в сволочном мире, не способен так возноситься к небесам. Или он сумасшедший?
Закончив есть, Петр подошел к стремянке.
— Темперой работаешь? Дорогое удовольствие. Окупается?
— С натяжкой. Они же ни хрена не смыслят, а спорить бесполезно. Художник?
— Да. Но мои работы окупаются, и я могу себе позволить некоторые удовольствия.
— Я вижу. Костюмчик от Версачи, шузы от Марано, селедка на шее стоит моего гонорара.
— Будешь все перечислять?
— Язык-то без костей.
— Я угощаю.
— А я соглашаюсь. Проездом? С чемоданом, смотрю.
— Да. Но еще не устроился.
— Тайскими ароматами в моей ванной не пахнет, но места в мастерской хватает. От ресторанов меня тошнит. Через час я закончу. Можешь за это время купить выпивку и закуску.
— Годится. Через час вернусь.
На выходе официант передал Петру записку. Он развернул листок и прочел: «Свой свояка видит издалека! Угадал!».
Они пили, ходили по огромной мастерской, расположенной в спортзале школы, где висели баскетбольные сетки, и рассматривали эскизы Афанасия, так звали веснушчатого рыжего парня с добродушной мордой вечного святого странника.
— Значит, детки придут с каникул и выкинут тебя на улицу? — спросил Семенов.
— Меня никто никуда не выкидывает. Больше полутора месяцев я нигде не задерживаюсь. Две-три забегаловки разрисую, и дальше поехал.
— Странник! А семья?
— Глазастый. Фотографию на стенке увидел? Да. Жена, дочь и сын. Все заработки им отправляю. Раз в год позволяю себе отпуск на пару недель, да и то зимой, а больше они меня не видят. Переписываемся. Для меня телефон — роскошь.
— Кошмар. И это с твоим талантом! Скажи, Афоня, а ты эскизы не под кайфом делаешь?
— Мне кайф не нужен. Не знаю, как свою фантазию унять.
— Значит, ты гений! Пожалуй, я смог бы перенести любой из твоих эскизов на стену. Манера письма у тебя несложная, но создать оригинал, сам эскиз… Нет! Ничего похожего и в голову не приходило.
— Могу подарить парочку. Гляди, сколько их. Больше сотни. Я еще наклепаю. Они мне во сне снятся, ночью просыпаюсь и зарисовываю, пока не забыл.
— А мне ничего кроме кошмаров не снится. Петр разлил дорогой коньяк по граненым стаканам.
— Плевать на кошмары, Пит. Главное, что ты не знаком с нуждой. Страшная штука. Вечная неприкаянность. Мотаешься по городам и клянчишь работу в каждой вонючей забегаловке, а на тебя смотрят, как на прокаженного, эти жирные рестораторы, и ничего-то им не надо, кроме денег.
— Путешествуешь на «Газели», что стоит под окнами?
— Мы же на ней приехали сюда, Пит.
— Помню. Меня другое удивило. У тебя на ветровом стекле пропуск окружной прокуратуры с печатью.
— И ты попался? — рассмеялся Афанасий. — Сам нарисовал. И печать тоже. У меня нет прав. А с пропуском гаишники не останавливают. Подумай сам, как мне все свое хозяйство перевозить? Стремянка, и та моя. Заказчики ничего не предоставляют, только бесплатный обед.
Семенов допил коньяк и вернулся к эскизам.
— Говоришь, подарить можешь?
