Он снова замолчал.
Пауза.
— Ты кого-то застрелил?
Кордес пожимает плечами.
— Все это тебя совершенно не касается… Дай мне слово, Бетина, что ты никому ничего не скажешь… То есть о том, что ты меня видела. Я убит, мертв — понятно! Если ты дашь мне слово, я позабочусь о том, чтобы с тобой ничего не произошло. Нам нужно исчезнуть отсюда. Для этого потребуется час-два, и все будет в порядке… Дай мне слово!..
Я пытаюсь все поставить на свои места. Мне плохо. Сигарета не помогает, я ее просто не чувствую. Я вдавливаю ее в пепельницу, стоящую на столе.
— Кто-нибудь знает, что ты здесь?
— Нет, — вру я.
Я, собственно, и не уверена, что это ложь. Вполне возможно, что на самом деле никто не знает, где я. Во всяком случае — еще не знает.
— Откуда ты узнала, что я жив? И что ты здесь искала? — спрашивает он, нетерпеливо поглядывая на часы.
— Я тебя встретила вчера вечером в аэропорту, когда ты шел в сопровождении… э-э-э… своих друзей, — отвечаю я.
— Тс-с-с! — Он прикладывает палец к губам и показывает кивком на дверь.
Если бы мне не было так плохо!
Вот сидит передо мной муж, или точнее, то, что от него осталось после двадцатилетней разлуки. Муж, мужчина, которого я очень любила. Отец Корнелии… Боже! Неле!.. Уже из-за нее одной я должна отсюда вырваться!.. Вот он сидит и смотрит на меня почти умоляюще. И он же еще совсем недавно свалил на меня обвинение в убийстве, и — черт его побери! — по его милости меня чуть было не упрятали на много лет в тюрьму… Собака! Паршивая, бедная, бездомная, но собака!
— Ну что, Бетина — даешь мне слово?
— И потом?
— Они настаивают на том, чтобы оставить тебя здесь, в доме. Я не могу этому помешать. Но тебе ничего не сделают.
— С чего бы это ты начал мне вдруг сочувствовать?
Он устало морщится.
— Я не убийца, Бетина! Позавчера мне пришлось прибегнуть к крайней мере: мы защищались. Но я не убийца. Ты должна мне верить!
— И как долго я должна здесь оставаться?
— Несколько часов. До тех пор, пока мы не вывезем отсюда наш багаж и не уедем сами… С тем, чтобы быть вне пределов досягаемости.
— Что за багаж?
Внезапно его растерянное лицо приобретает строгое выражение. Затвердел подбородок, в узенькую полоску сжались губы.
— Ты слишком много спрашиваешь! — говорит он тихо, но таким тоном, что у меня по спине забегали мурашки. — Я тебе обещаю, что с тобой ничего не случится, если ты дашь мне слово молчать! Никто, ни один человек больше не интересуется Кордесом. Кордес мертв. Он убит уже дважды… Курт Кордес — живой труп! Ха-ха-ха!
Это прозвучало ужасно, особенно, когда он засмеялся.
— Если ты будешь молчать, я выкручусь — и ты останешься в живых. Чего же тебе еще надо? Я не могу поручиться, что Винн… — Он осекся. — …что они тебе ничего не сделают, если ты откажешься!..
— Хорошо, — отвечаю я. — Пожалуйста… Но кто поручится, что я потом не нарушу своего слова?
— Я гарантирую тебе жизнь, если ты будешь молчать!
Он откинулся немного назад и уставился на меня своими сузившимися до щелочек глазами:
— Но я ничего не гарантирую, если ты нас выдашь. Они тебя достанут! Я и сам доберусь до твоей глотки, когда выйду из тюрьмы после двадцатилетней отсидки, а если меня не будет в живых — хоть я и бессмертный, ха-ха-ха, — то это сделает один из тех, кто выйдет целым и невредимым. Доберутся и до Корнелии, и до тебя — до вас обеих… У тебя нет выбора…
Я думаю о том, что бы еще сказать. Нужно выиграть время. Уже начало двенадцатого…
Послышались шаги на лестнице.
— Итак? — спросил Кордес.
— Я даю слово.
— О'кей! — вздохнул он с облегчением.
Дверь отворилась, «англичанин» и «крыса» вошли в комнату.
— Любовное свидание закончено? — спросил «крыса».
— Идиот! — говорит Кордес и встает.
Тот не обращает на это никакого внимания.
— Ты будешь нужен, Кордес: никто не умеет обращаться с аппаратом.
— Она дала мне честное слово, что будет молчать, как рыба.
— Как долго?
— Всегда.
— Ну, хорошо… Если ты думаешь… — «Англичанин» улыбается. — Ты крепко рискуешь, Кордес: пожизненным заключением. А пожизненное — значит, по крайней мере, двадцать лет. Двадцать лет — не пустяки! Я в свое время отделался шестью годами и считаю, что мне крупно повезло.
— Думаю, дамочку не мешало бы связать, — продолжает он. — Не так сильно — не требуется, чтобы ноги отнялись, но достаточно крепко, чтобы хватило на несколько часов… Живо, за дело!..
— Я сам это сделаю.
— Нет-нет, только не ты, Кордес! Ты слишком сентиментален, а здесь это не годится.
— Тут нужен ремень, — произносит «крыса» с садистской усмешкой.
— Не церемонься, Ред, приступай! — приказывает «англичанин». — Мы ждем.
По-видимому, он здесь хозяин, потому что Кордес ему не противоречит. Кордес стоит у окна и курит. «Крыса» выходит в зимний сад и возвращается со связкой ремней разной длины.
— Ложись туда! — командует он, указывая на софу.
Я замечаю, что Кордес делает протестующее движение. «Англичанин» осуждающе поднимает руку. Кордес покоряется.
Я поднялась, пересекла помещение и легла на софу.
«Крыса» связал мне ноги и, пропустив концы ремня под основание софы, завязал их где-то внизу. При этом он похлопывал меня по ногам и нагло ухмылялся. Затем он приказал поднять руки вверх и соединить их над головой, чтобы перевязать мне запястья. Одного ремня не хватило, он привязал второй и закрепил вокруг ножки софы. В заключение этой процедуры он подложил мне под голову довольно грязную подушку.
— Так… — кряхтел он. — Теперь сделаем так…
Он взял еще один ремень, протянул его под спинкой софы и перекинул поверх живота, касаясь своими лапами моей груди.
Но я ничего не говорила. Я сделала вид, будто ничего не замечаю. В противном случае они бы вцепились друг другу в волосы — Кордес и этот дикарь, и кто знает, на чью сторону встал бы «англичанин». «Крыса» моложе и сильнее, чем Кордес; он наверняка одержал бы над ним победу, и бог знает, чем бы все это для меня обернулось.
— Прелестно! — «Крыса» тяжело и прерывисто дышит. — Прелестно! Теперь она будет тихоней, твоя женушка!
— Заткни свою поганую глотку! — взвивается Кордес.
— Спокойно, господа! — приказывает, улыбаясь, «англичанин». — У нас нет времени на разные глупости. За работу!
Вся тройка направляется к выходу.
