Любовь к природе передалась мне от дедушки…
Находясь вдали от родного края, понимаешь, как дороги тебе каждая травинка, дерево, кустарник. Только в разлуке ощущаешь тревожное ожидание встречи с близким. Моя бабушка любит говорить: «Где бы ни был человек, сердце всегда рвется домой», – я часто вспоминаю эти слова и убеждаюсь в их правоте. Мне дороги детские воспоминания. Осень. Для меня самое любимое время года. Печаль дождливых дней вызывает желание писать стихи, любоваться угасающей природой. По утрам пахнет дымом, люди поспешно убирают урожай, ледяное небо сверкает и манит. Оно похоже на покрывало, где кто-то случайно рассыпал сверкающие горошины. Я вспоминаю Пушкина: «Унылая пора, очей очарованье! Приятна мне твоя прощальная краса». И «Есть в осени первоначальной короткая, но дивная пора»… Родина, где действительно чувствуешь себя счастливым человеком…
…Эти прозрачные речки, в которых любишь бродить босыми ногами и ощущать прохладное песчаное дно… К 1920 году наше село стало большим, зажиточным, оно объединяло три хутора, и было много богатых домов, с резными наличниками, с резными воротами и черепичными крышами. В центре села стояла красивая церковь. В 1933 году разрушили церковь…
Надо любить родину такой, какая она есть, за то, что она обогревает нас, дарит нас жизнь. Родину надо защищать, стоять за нее грудью!…
…Но жить я хочу в родной России, самой красивой и замечательной стране. Да, мне нравятся традиции различных стран, но свои родные традиции, традиции моих бабушек и дедушек, далеких предков навсегда остаются моими, и ты будешь следовать им, чтобы ни случилось, и твои дети им будут следовать… Я люблю Варваровку.
Отец солдатам
Он был нашим земляком! Приемыхов
«Какое это мучение – отрочество…»
Приёмыхов уверенно шел к постижению еще одного призвания – писательского. Вот фрагменты, случайно уцелевшие, из сценария «Язычники», они остались в письменном столе у его подруги. В листочках этих чувствуется крепкое перо, вылеплены характеры, есть событийность. Читайте, внимайте уходящему голосу. И думайте: кто, если не мы, поднимет Россию с колен?…
Как-то он сказал после урока: – Старосте остаться – всем отдыхать…
Дает мне мятую бумажку из кармана. А там написана такая чушь девчачья – ума не приложу, кто додуматься мог. Насчет идеала в жизни… Насчет того, что наш Отец Солдатам несчастный и одинокий… Ему не хватает тепла заботливых рук… Под конец просто ужас какой-то – «я вас люблю», подписи никакой.
Я покраснел, как пионерский галстук, таращусь на эту записку, будто разбираюсь, что к чему, а на самом деле глаза боюсь поднять.
– Ну как? – печально спросил Отец.
– Ошибка, – говорю, – вот здесь…
– Какая это ошибка, – махнул он рукой. – Ты вот посмотри… И дает мне еще четыре записки. Я читать их не стал, такую ерунду, для виду держу. А классный ходит около доски и виновато на меня посматривает, покашливая в кулак.
– Как мне быть? – спрашивает.
– Не ходите вы ни на какие свидания, – советую, – еще не хватало
– Что ты, что ты! – перепугался он. – Я и смолоду никуда не ходил… Правда, тогда война была. На фронте какие свидания… Я о том, что, может, вы посмеяться надо мной вздумали, так зачем это делать…
– Клянусь, Валентин Сергеевич, – говорю, – это не наши… Хоть чужая душа и потемки, а я наших девчонок отношение к вам знаю.
– А кто ж мне эти записки в журнал кладет?
– Разберемся, – говорю. – Мимо этого проходить нельзя. Он подошел ко мне, положил свою мягкую руку на мое плечо и говорит:
– Никаких разбирательств не надо, лишний шум. Я ведь, понимаешь, на службе нахожусь… Очень нехорошо, если начальство узнает, тут как посмотреть… Может, пронесет?
Вот такой он был. Демобилизованный из армии офицер, мужчина с громовым голосом, а беззащитный, как наша химичка Зизи.
Хотя солдаты его, наверно, любили, переживали за него перед начальством и старались службу получше выполнять, как мы на этих всяких проверках.
В тот день я взял с Мики честное слово, что никому ни слова, и рассказал про записки.
– Пишет, конечно, не наша, но в журнал это дело подбрасывает наша. На ребят я и подумать не могу! На такое глупое дело никто не пойдет.
– Слон, – говорит мне в ответ Мика, – так он любит ту девушку, которая пишет?
Честное слово, уж кажется, я лучше всех ребят в классе отношусь к девчонкам, но иногда у меня руки опускаются. Все равно что пасуешь мяч вдоль ворот, а он в среднюю зону укатывается.
– Ты, – говорю, – слышишь, что говоришь?
– Слон, – опять говорит она и смотрит на меня так, будто я ее союзник, – это я записки в журнал…
Ну что ты скажешь?! Иду я рядом с ней, в голове каша полная. Апрельская весна в городе, лужи к вечеру ледком затягивает, деревья на кактусы похожи – ни одного листочка, а ветки – иглы. Коты, как забытые человеческие дети, плачут; голоса людей звучат громко и одиноко… Задумаешься, позабудешь про город, и кажется – ты на какой-нибудь Марс попал.
– Слон, – позвала Мики, и я очнулся. – у тебя есть платок? А то я в парте оставила…
Дал я ей свой, она отвернулась и высморкалась.
– Я заберу, завтра отдам, – говорит.
– Не жалко, – отвечаю.
Стоит она передо мной, смотрит снизу вверх. Если надеть на нее мою рубашку, она на ней как пальто- макси будет.
– Он такой несчастный, Отец Солдатам, ты себе представить не можешь… Я знаю, кто писал. А в журнал я подкладывала…
Никакому школьнику в жизни не нравятся классные собрания.
Нам понравились только тогда, как пришел к нам Отец Солдатам… Вот и сегодня, после четырех уроков, мы остались на собрание.
Входит Отец Солдатам с большим пакетом и говорит:
– Разбирайте пирожки, разговор долгий будет. И сам взял первый пирожок.
Съели мы пирожки, он вытащил громадный носовой платок и вытер руки. Вытирает и смотрит, у кого платочка нет. Оказалось – у половины. – Староста, проверить назавтра наличие платков, доложить мне.
Прошелся по рядам – огромный детина, пол под ним поскрипывает.
– А как мое прозвище? – Он подмигнул классу. – Только не говорите, что я Валентин Сергеевич. Наверное, Мося, раз Мосягин.
– Ну какой же вы Мося! Вы такой большой, вам не подходит!
– А кто я?
Сережа Бряндин встал:
