Чейз потер рукой затылок, чтобы снять напряжение сведенных мышц. Он абсолютно не понимал, о чем она говорит, не понимал этого и бедняга Ник. Даже Энни не понимала, в чем Чейз не сомневался, несмотря на то что, обнимая Дон, она продолжала повторять: «Я понимаю, дорогая».
–
Энни бросила на него один из этих убийственных взглядов, которые так мастерски получаются у женщин и означают для них неоспоримую истину – «все мужчины такие глупые». А потом сказала, что она не поняла
– Черт побери, Энни, – прорычал Чейз. И тут все началось. Прибежал Ник, Дон начала плакать, Энни обзывала его – он и представить себе не мог, что она знает такие слова… Дьявол, думал он теперь устало, хорошо, что у нее нет собаки, а то та точно вцепилась бы ему в ногу.
Чейз тяжело вздохнул. Как же он устал. Из-за закрытой двери – в комнату Дон – вот уже несколько часов не доносилось ни звука. Наверное, мать с дочерью спали. Даже Ник наконец задремал на диване в гостиной.
Может быть, если прикрыть глаза хоть на пять минут… Чейз откинул голову и… чертыхнулся.
– Черт побери! Дурацкое кресло!
На мгновение он забыл, что, когда Энни купила этот дом, она выбросила всю прежнюю мебель и заполнила комнаты разным хламом, который называла антиквариатом. Однако на самом деле это был просто хлам. Изысканный хлам. Диванчики и столики со смешными ножками, кресла без подголовников…
– Если ты будешь пинать это кресло ногой, Чейз Купер, клянусь, я тебя ударю!
Чейз обернулся. Его бывшая жена стояла в дверях. Она переоделась в джинсы и свитер, и по ее виду Чейз понял, что состояние у нее не лучше, чем у него.
Плохо. Чертовски плохо – учитывая, что именно она втянула их в эту передрягу. Если бы Энни так легко не согласилась… Если бы с самого начала запретила Дон выходить замуж, пока девочка не повзрослеет…
– Оно только на то и годится, чтобы его пинать, – пробормотал Чейз и посторонился, пропуская ее к креслу. Энни принялась поправлять и взбивать подушки, как будто хотела убрать все следы того, что он сидел в кресле. – Как Дон?
– Спит. – Энни взглянула на него. – Как Ник? Он ведь еще здесь?
– Да, здесь. Спит в гостиной.
– Он в порядке?
– Насколько это возможно в данной ситуации. Наша дочь наконец объяснила тебе, что происходит?
Энни провела пальцами по волосам.
– Хочешь чаю? – Не дожидаясь ответа, она направилась в кухню. – Или ты предпочитаешь кофе? – спросила она, включая верхний свет.
– Чаю… – ответил Чейз, мигая от света. Он сел на один из стульев у кухонного стола, наблюдая, как Энни наливает воду в чайник и ставит его на плиту. – Так объяснила?..
– Что? – Энни открыла дверцу шкафа, вынула коробку с пакетиками чая и положила ее на стол. – Хочешь печенья? Конечно, я не запаслась твоим любимым, с какой-нибудь клейкой гадостью внутри.
– Я буду пить просто чай, – ответил он, отказываясь принять вызов. – Что сказала Дон?
Энни закрыла шкаф и открыла холодильник.
– Может быть, сэндвич?.. С сыром? Или предпочитаешь с ветчиной?
– Энни…
– Его лучше делать с ржаным хлебом, хотя ты всегда говорил…
– …что я к нему не притронусь, пока кто-нибудь не повесит перед моим ртом мешок с сеном и не оседлает меня. Нет, большое спасибо. Я не хочу сэндвич. Я только хочу знать, что тебе сказала наша дочь… и что ты не желаешь рассказывать мне. – Чейз прищурился. – Ник обидел ее?
– Нет, конечно, нет. – Энни закрыла дверцу холодильника. Чайник начал закипать, и она схватила его, пока он не засвистел. – Передай мне две кружки, будь добр. Они в шкафу за тобой.
– Не похоже, чтобы он мог обидеть ее. – Чейз достал две белые фарфоровые кружки и подтолкнул их по столу к Энни. – Но если хоть один волос упадет с головы нашей дочери, то, видит Бог…
– Успокойся, пожалуйста. Говорю тебе, что дело не в этом. Ник замечательный парень.
– Хорошо, тогда в чем же дело?
Энни посмотрела на него, потом отвела глаза.
– Это… э-э-э…. сложно.
– Сложно? – Чейз опять нахмурился. – Что ты имеешь в виду? Он – что?..
– Ты по-прежнему кладешь две ложки сахара или наконец привык обходиться без него?
– Две ложки. И прекрати придираться ко мне.
Энни положила в чай сахар и быстро размешала.
– Ты прав. Мне все равно. Твое здоровье меня не волнует. Это ее проблема.
– Ее?