ощущение неприязни к турецкому аскеру не пропадало, и он сказал:
— Военнослужащий… Оружия при себе не держит.
— Они всегда так, — спокойно пояснил Пятириков и поправил на ремне пистолет.
Старшина не поддерживал разговора, и Зубанов сказал официально:
— Продолжайте наблюдение, Пятириков.
Старшина опять удивленно взглянул на него и прильнул к трубе.
— Мулла на минарет поднялся, — сообщил Пятириков через несколько минут.
Зубанову не часто приходилось видеть муллу на минарете, и сейчас он с любопытством разглядывал обыкновенного тщедушного мужичонку в серой рубашке, черных брюках и кепке. Эта кепка удивляла больше всего. Мулла постоял немного, деловито посмотрел на свои ручные часы, еще постоял и стал что-то кричать вниз, оглаживая бородатое лицо ладонями и время от времени воздевая их к небу. Так он делал свое дело минут десять, передвигаясь бочком, а потом исчез, словно его не было.
— Почему он такой непредставительный? — спросил Зубанов.
— По приходу. Село-то бедное, вот и мулла бедный, — Пятириков говорил это, не отрываясь от стереотрубы. Помолчав немного, он сказал: — А мулла-то все-таки самый богатый человек на селе.
— Почему?
— А заметили — ручные часы носит. Никто из крестьян таких часов не имеет, по солнышку живут. Только мулла да офицер с ихнего поста… А вон и сам офицер пожаловал, легок на помине.
По узкой кривой улочке верхом на лошади рысью ехал турецкий офицер. Он браво сидел в седле, выпятив грудь, а сзади, ухватившись за лошадиный хвост, трусцой бежал солдат. Куры шарахались от них в разные стороны. В одном месте солдат споткнулся и выпустил хвост, и тогда офицер, чуть осадив лошадь, огрел его хлыстом. Солдат припустил вприпрыжку, снова ухватился за хвост и теперь уже больше не отставал. Так они приблизились к турецкому пограничному посту и скрылись в воротах.
— Прибыл их благородие, — усмехнулся Пятириков.
Зубанов промолчал.
За турецкой околицей на чахлых косогорах, возле редких кустиков кукурузы и чая, копошились крестьяне.
— Тяпками да мотыгами копают землю… Разве ж это жизнь? — сокрушенно проговорил Пятириков, видимо, тяготясь молчанием.
— Да-а… — задумчиво произнес Зубанов. Сцена избиения не выходила у него из головы. Что бы это могло означать?
Спустившись с вышки, Зубанов направился в канцелярию, а старшина задержался около конюшни.
— Дежурный, ко мне! — крикнул Зубанов, войдя в коридор.
Цыбуля предстал немедленно.
— Что нового?
Цыбуля ответил, что ничего нового нет, только у сержанта Ковригина разболелись зубы и вспухла щека.
— Пусть потерпит.
Цыбуля напомнил, что сержант включен в тревожную группу.
— Я сказал, пусть потерпит, — произнес Зубанов раздельно. — А теперь идите.
Цыбуля исчез так же внезапно, как и появился.
Зубанов прошелся по канцелярии, поглядел в окно. Всезнающий старшина куда-то запропастился…
В дверь робко постучали.
— Да! — резко крикнул Зубанов.
Вошла Наташа в своем просторном ситцевом платье, с блуждающей кроткой улыбкой на подурневшем лице.
— Костя, я видела, как ты спустился с вышки, и решила зайти… Что там, у турков?
— Пустяки! Несколько идиотов били одного калеку.
— Это не может отразиться на границе?
— Не задавай глупых вопросов, — раздраженно ответил Зубанов.
— Может, ты позавтракаешь?
Наташа смотрела на него так нежно, что он сказал мягче:
— Ладно, сейчас.
Она вышла.
Зубанову стало жалко Наташу. Такую молодую, красивую завез на край света, и теперь она сидит без дела. А ведь кончила медицинский институт, и ее оставляли в Алма-Ате. Он любил Наташу и отдал бы все, чтобы она была счастлива и чтобы у нее благополучно родился ребенок, конечно, мальчик.
— Наташа, подожди! — крикнул он в окно и быстро вышел из канцелярии.
Но тут перед ним снова предстал Цыбуля:
— Товарищ лейтенант, позвонил Рыжков: турки нарушают границу!
Зубанов в два прыжка очутился у телефонного аппарата:
— Рыжков, что там у вас?
— Человек через КСП перешел, на левом фланге возле третьего камня.
— А что аскеры?
— Пропустили…
Грохот сапог сотрясал помещение. Замелькали фуражки и лица. Тревожная группа уже стояла перед Зубановым: сержант Ковригин, солдаты Свинцов и Гоберидзе. Словно из-под земли вырос Пятириков.
— Разрешите мне с ними идти? — попросил он.
— Иду я! — отрезал Зубанов. — Вы останетесь за меня.
И первым выбежал во двор. Мелькнуло лицо Наташи, испуганное, побледневшее. Вот и тропа. Ветер свистел в ушах. Если так бежать, у третьего камня можно быть минут через десять. Он лежал за околицей села, в двадцати шагах от границы. Там и нужно перехватить нарушителя.
Вот и камень. Зубанов с разбегу упал в траву. Острая колючка впилась в ладонь. Колотилось сердце. Справа и слева залегли сержант Ковригин, солдаты Свинцов и Гоберидзе. Где нарушитель?
Слегка дрожали силуэты далеких гор. Прямо перед глазами маячил пограничный столб. Вокруг — ни души.
Зубанов взглянул на ладонь, рваная царапина сочилась кровью.
— Во-он, во-он идет! — тревожно прошептал Ковригин.
По колхозной цитрусовой плантации шел человек, не прячась и не убегая.
И снова топот ног.
Зубанов испытывал никогда еще не приходившее к нему чувство боевого азарта. Вот он, нарушитель, в нескольких шагах от него! То, ради чего он учился и приехал сюда, на край земли, — сейчас случится. Человек шел своей дорогой, не оборачиваясь.
— Стой!
Человек остановился, повернулся к Зубанову и пошел навстречу ему. Он шел медленно и неуверенно, как лунатик.
— Прокаженный! — крикнул испуганно Гоберидзе.
Зубанов невольно попятился. Лицо человека напоминало морду льва — настолько его исказили лиловые бугры на лбу и висках. Да, это был прокаженный, и он шел навстречу Зубанову.
— Стой! Остановись! — крикнул он, все еще пятясь.
Отвращение и растерянность охватили Зубанова. Прокаженного, как и всякого нарушителя, нужно обыскивать, вести на заставу, допрашивать… Он заразится сам, заразит солдат, Наташу, ребенка. Люди
