никогда не излечиваются от проказы, их заключают в лепрозории, и там они медленно погибают.
Прокаженный остановился тяжело дыша и что-то сказал, глухо и сипло.
— Что он говорит, Гоберидзе? — не оборачиваясь к солдату, нетерпеливо спросил Зубанов.
— Непонятно говорит… Не по-грузински говорит…
Судя по внешности, хотя и очень искаженной, это был турок или курд. На нем — ветхий пиджак, грязная рубаха, рваные штаны, шерстяные носки и кожаные остроносые туфли.
— А по-турецки вы умеете? — не теряя надежды, спросил Зубанов у Гоберидзе.
— По-турецки не умею…
Три пары глаз пограничников следили за командиром, ожидая приказания. Если б повстречаться с этим прокаженным один на один, без свидетелей! Никто не видел бы его растерянности. Но он встретился не один. И от этого было тяжелее вдвойне.
Незнакомец стал показывать знаками, что пришел с той, турецкой стороны и хочет идти сюда, в советское село. Он смотрел на пограничников покорно и эта покорность обезоруживала больше всего.
— Что будем делать? — спросил Зубанов, оборачиваясь к солдатам.
— Обыскать нужно и вести на заставу, — сказал Ковригин.
Это был тот самый Ковригин, у которого разболелись зубы и распухла щека. Зубанов только сейчас вспомнил об этом, мельком взглянув на него. Сержант повесил автомат на шею и шагнул вперед.
— Разрешите мне, товарищ лейтенант? — и добавил: — Может, у него оружие есть или еще что?.. Всякое бывает.
— Но вы же заразитесь! Утром я видел, как его били турки.
— А-а, не так страшен черт! — махнул рукой Ковригин. — Надо же кому-то…
Он сказал это так просто, что у Зубанова что-то дрогнуло в душе. А может быть, Ковригин считает, что он, лейтенант Зубанов, побоится сделать это сам? Считает его трусом?
— Разрешите? — повторил сержант.
Зубанов медлил. Если он разрешит, то не простит себе этого никогда… Он — командир, этим сказано все.
— Обыск произведу я, — сказал Зубанов как можно спокойнее.
Ковригин изумленно взглянул на него, поколебался с минуту и взял автомат наизготовку.
Все дальнейшее происходило для Зубанова будто во сне. Он жестами показал неизвестному, что нужно поднять руки и повернуться кругом. Подошел к нему сзади и ощупал его карманы. Оружия не было. Свести руки прокаженного за спиной и связать их Зубанов не осмелился. И без того, оглаживая карманы, он чувствовал себя так, будто дотрагивается до расплавленного металла. Ему хотелось зажмурить глаза, но он только задержал дыхание. Потом, отойдя на несколько шагов и отдышавшись, он приказал солдатам конвоировать задержанного, а сам пошел позади, с ужасом рассматривая свои ладони. Ему следовало бы вытереть капли холодного пота со лба, но он страшился прикоснуться руками к лицу и нес их перед собой на весу, как чужие.
Так все пятеро вошли в село и направились к заставе. Деревянные дома, с их террасами, открытыми окнами и высокими фундаментами стояли то выше, то ниже дороги, и были видны то их стены, то чешуйчатые черепичные крыши. Развесистые чинары, густые заросли маслин и яблонь — все сливалось в причудливое царство теней и зелени… Удивительно живописен был вид этого маленького грузинского селения, но у Зубанова было такое ощущение, что все это он видит в последний раз.
Жители села, попадавшиеся на пути, останавливались, пораженные невиданным зрелищем. Кое-кто, не вытерпев, бросал короткие фразы, которых Зубанов не мог понять.
Ворота заставы были закрыты. Зубанов толкнул калитку, пропустил в нее прокаженного, и солдат дал знак остановиться. К ним тотчас же направился Пятириков и дежурный Цыбуля. От командирского домика быстро пошла Наташа.
— Не подходить! — сказал Зубанов и предостерегающе протянул руки.
Пятириков, Цыбуля и Наташа остановились. Они смотрели на прокаженного.
— Гоберидзе, будете караулить, — приказал Зубанов.
Гоберидзе стал лицом к задержанному, махнул рукой. Тот покорно сел на землю.
— Остальным отойти, — добавил Зубанов.
Все отошли, оглядываясь.
Только крольчиха Машка доверчиво подбежала к прокаженному, обнюхала его вытянутые ноги.
— Да отгоните же ее, Гоберидзе! — крикнул Зубанов.
Гоберидзе пихнул носком сапога крольчиху, и она отбежала.
— Костя, ты прикасался к нему? — спросила Наташа.
Глаза ее были полны испуга.
— Нет! — твердо ответил Зубанов и взглянул на Ковригина и Свинцова.
— И никто не подходил к нему?
— Никто.
Наташа внимательно посмотрела на мужа.
— А почему ты все время оглядываешь свои руки?
— Да оцарапал ладонь какой-то чертовой колючкой!..
— У тебя царапина? Покажи.
Зубанов покорно показал ладонь. Капли крови еще не засохли.
— Костя, ты понимаешь, что будет, если такими руками ты прикасался к нему? — тихо спросила Наташа.
— Но я же не дотрагивался.
Наташа немного подумала.
— Все равно… Идем, нужно продезинфицировать руки. Потом я перевяжу тебе это место.
— Хорошо, — сказал после некоторого колебания Зубанов. — Только быстрее, нужно заняться этим… — он кивнул в сторону забора.
— Идите, идите! — торопил Ковригин. — Мы тут сами управимся, товарищ лейтенант.
— Точно! — подтвердил Цыбуля.
Пятириков кивнул, внимательно наблюдая за прокаженным.
Удивительно заботливы были сейчас люди! И этот молчаливый старшина, и этот бесцеремонный Цыбуля, и этот Ковригин, у которого болели зубы.
Когда Зубанов вскоре вернулся, он заметил, что никто ничего и не делал с задержанным — все ждали его, лейтенанта.
Старшина Пятириков отозвал Зубанова в сторону:
— Константин Павлович, может, это не прокаженный?
Если бы старшина догадывался, как Зубанову хотелось, чтобы его подозрения сбылись! Но он не догадывался и продолжал развивать свои мысли дальше:
— А может, это и настоящий прокаженный, и турки пустили его через границу, чтобы отвлечь наше внимание от других участков.
Предположения Пятирикова заставили задуматься. Что если он прав? Пока тут они судят да рядят, где-нибудь пробирается настоящий шпион.
— Вы закрыли границу? — спросил Зубанов.
— Закрыл, Константин Павлович, и доложил коменданту.
— Нужен врач или фельдшер, — сказал Зубанов. — Позвоните в комендатуру.
— Долго придется ждать.
— А если попросить фельдшера из сельского медпункта?
— Фельдшер уехал.
Этот старшина знал все.
